— Ну ладно. Как там, — пусть лучше умру, чем выдам тайну.
— Не так, — сказал Коля. — Надо на колени стать. Настоящие клятвы даются на коленях. Видел кино про мушкетеров?
— Видел. Там на одно колено становятся.
— Правильно, и ты на одно становись. И надо целовать плащ.
— А где плащ? — спросил Слава.
— Вот вместо плаща. — И Коля показал на старое одеяло. Он тут же взял в руки одеяло и набросил его поверх себя так, чтобы часть его свободно ниспадала на ноги. — Ну, готов?
— Ты, рыжий, думаешь, что болтаешь?
— А я тебе могу поклясться, что покажу склад, где есть все.
— И сгущенка?
— И сгущенка, и мелкокалиберка, и все другое.
— А зачем ты меня обманул в первый раз?
— А я тебя не обманывал, там, наверное, тоже есть ход. Каменюка всегда кричит, что в его подвалах полно воды. И тут полно воды, так что видишь — все сходится. Дай я покажу тебе, как клянутся настоящие рыцари.
— Не рыцари, а мушкетеры, — поправил Слава, вспоминая сцену из спектакля, в котором Почечкин играл слугу Арамиса.
Коля сделал реверанс и поднес к губам угол старого одеяла:
— Клянусь именем короля и званием королевского мушкетера, что скорее умру, чем выдам тайну про склад Каменюки.
Слава понимал, что с Почечкиным спорить бесполезно: вроде бы и нормальный, вроде бы и ненормальный. Поди разберись — какой он. Будешь с ним спорить как с нормальным, а он окажется полудурком, тогда выходит, зря время потратил на споры. Нет, с Почечкиным спорить бесполезно. А вдруг действительно он знает про тайный ход в склад. И бывший вождь вынужден был дать клятву.
— А теперь пошли, — сказал Коля.
Они направились к той же черной зияющей дыре, из которой едва только вылез Слава.
— Здесь тайный ход.
— По шее хочешь получить? — тихо, сквозь стиснутые зубы проговорил Слава и вдруг заорал что есть мочи. Заорал, как настоящий блатной и психованный: — Лезь сам! Полудурок! А если не полезешь — спущу тебя к водяным крысам!
— Спокойно, — ответил Коля. — Тут же есть лаз. В него надо попасть. С умом, понимаешь.
Коля нащупал ногами кирпичи и стал спускаться в подполье. Через две минуты он исчез, даже звуков не было слышно. Волновалась Эльба. Прошло минут двадцать. Заволновался и Слава.
— Колька! Колька! — кричал он шепотом. Оттуда, из сырого подземелья, послышался шорох и показалась рука с банкой сгущенки.
— Держи, а я еще сейчас достану.
Слава едва не потерял сознание, когда в руках у него оказался любимый продукт. А когда увидел еще две банки сгущенки, он стал плясать вокруг живого и невредимого Коли Почечкина. Стал целовать Почечкина, который в трудную минуту жизни не только его успокоил, но и доставил столько радости.
— Ты настоящий друг, Почечкин, — сказал Слава, опустошая вторую банку сгущенки. — А тебе дать попробовать?
— Не хочу, — сказал Коля. — У меня была котлета. Мы ее пополам с Эльбой съели.
— А при чем здесь котлета?
— Я хочу, чтобы во рту вкусно оставалось. А когда сгущенки попьешь, от котлеты и следа не останется, понял?
— Ну, ты даешь! — Слава рассмеялся. Отбросил пустую банку. Лег на спину и похлопал себя по животу. — А ты, Почечкин, неплохо устроился. Никакой общественной работы не выполняешь. Единоличником растешь, братец. Нехорошо, Почечкин. Потом, видишь, ты, оказывается, воруешь. Сгущенку по ночам жрешь, а дети кисель хлебают на одной воде. Я думал, что ты дурачок, а ты оторви да брось, в рот палец не клади тебе.
— А ты попробуй.
— Послушай, Колька, а за что тебя любят все? — спросил Слава серьезно. — Меня так все ненавидят.
— Потому что ты задавака.
— Ну, согласен, есть немного. Но кто из ребят не задается?
— Задаются все. Только ты с ехидностью задаешься.
— Но я же смелый, Почечкин.
— Дурак ты, — тихо сказал Коля. — Тебя все любили бы, если бы не был злым. Вот за что ты Эльбу ногой пнул? За что?
— Кто пнул?
— Думаешь, я не видел?
— Не пнул, а так, чуть-чуть.
— А думаешь, ей приятно? Думаешь, она не понимает, где рука, а где ноги? Собаки еще лучше понимают, чем люди. Мне один дяденька сказал, что собаки больше людей знают и все-все понимают, только им надо прямо в глаза рассказывать, тогда каждое слово в их голове оседает.
— Ну, ты даешь, Почечкин.
— Что ты зарядил как попугай: даешь, даешь. Что, других слов не знаешь?
— А ты как педагог. Сказки скоро будешь рассказывать, как этот алкаш Волков…
Как только были сказаны эти оскорбительные слова в адрес учителя, так Коля схватил прут металлический да как хватит им Славу Деревянко, а Слава весь кровью и залился и руками обнял голову, и Эльба залаяла, и Коля в испуге диком заплакал, закричал:
— Слава! Славочка!
А Слава пулей вылетел из сарая и бегом к медпункту, а за ним Почечкин, а за Почечкиным старая Эльба. Деревянко бежал, закрыв руками лицо, и сквозь пальцы сочилась кровь. И через две минуты по интернату слух пошел:
— Чулы, отой рыжий Славку убил.
— Та не може буты.
— Сама бачила. Весь в крови.
— Та вин же малый.
— Ото ж и кажу, шо малый. Зараз все перемешалось. Мали великих бьють, а велики с малыми не справляються.
— Поразболталась детвора.
— А что может вырасти из дитыны, у которой на глазах батько мать убил?
— Все беды идут от непорядка в семье.
— Ото ж и я кажу, с семьи надо начинать, а не с интернатов. Тут вони як черты озвереют. И нас ще поубивают.
— Раньше хоть в бога верили, а зараз ни в бога ни в черта. Коля в этот вечер чувствовал себя не в своей тарелке. Его со всех сторон донимали предостережениями:
— Хана тебе, Колька, теперь. Прибьет тебя Славка.
— Достукался, рыжий.
— Ты не ходи сам, держись поближе к воспитателям, чтобы он не тронул, а потом, может, забудет.
А Колька и не ждал расправы. Не верил в нее. Что-то в глубине его рыжего, покрытого тонким слоем веснушек, крепенького тела екало, что-то чего-то пугалось, и что-то, напротив, ждало с нетерпением, ждало какого-то нового, хорошего поворота в жизни, нового события, может быть, даже чуда. Колька верил в чудеса. Он часто загадывал: «А вот не выучил урок, а все равно получу хорошую отметку», И так хотелось испытать страх. Не избежать страха, а, наоборот, пройти через страх: уж больно от его преодоления у Почечкина большая радость получалась. И теперь он верил, что все хорошо обернется. Так оно и
