– Стоит ли кипятиться, уважаемый? – невинно осведомилась бабушка Бобовай. – Неровен час, язва откроется!
Хаким-эмир поперхнулся второй раз за пять минут – случай, достойный увековечивания на золотых скрижалях! – затем совсем уж было собрался живописать старой карге, что случилось и что случится в ближайшее время, если... но тут до него, во-первых, дошло, кем является вышеупомянутая карга, а, во- вторых, на территории мектеба возникло новое действующее лицо.
– Не извольте волноваться, господин хороший! – умильно просипело от ворот; и все, разом обернувшись, узрели вконец запыхавшегося Руинтана-аракчи, пыльного, грязного, хромающего – но счастливого тем, что он наконец догнал окаянную козу!
Бежит и бежит, рогатая, будто папа у ней не козел, а оразмский иноходец!
– А вот и я! – этим возгласом Руинтан искренне надеялся осчастливить собравшихся. – Сейчас, сейчас мы эту бестию... только передохнем маленечко! У вас случайно глоточка пива не найдется, почтенные? Пылища в городе, поди-поскачи за шайтановым отродьем – в горло будто песка насыпали! А, может, вам сторож требуется или там, всяко-разное? Так это мы с удовольствием, это мы запросто, хоть с козой, хоть сами...
Продолжая нести околесицу, Руинтан шустро ковылял ко входу в «Звездный час» – но доковылять окончательно ему не дали.
Мимо Фаршедварда вихрем пронесся хаким-эмир, теряя на ходу последние остатки респектабельности – и ухватил опешившего Руинтана за шиворот начальственной дланью.
– Сторожа тебе?! Пива тебе?! – бессвязно выкрикнул глава мектеба в лицо перепуганному аракчи. – Будет тебе сейчас и пиво, и тахирский мускат, голодранец! – и хаким-эмир потащил слабо сопротивлявшегося Руинтана к воротам.
– Караул! – растерянно пискнул бородач, и выкрикнул первую пришедшую на ум фразу, которую неоднократно сам слышал от других: – Помогите! Уберите пьяного!
– Сейчас уберем! – пообещал ему хаким-эмир, ногой распахивая чугунные створки.
Но тут одноухий аракчи неожиданно рванулся и освободился, оставив в карающей руке только кусок дряхлой полотняной куртки. Разогнавшийся хаким-эмир не удержал равновесия и начал заваливаться вперед и одновременно на спину, самым нелепым образом выпадая в распахнутые им же ворота.
Он падал и падал, словно обычная съемка начала становиться замедленной, неуклонно двигаясь к стоп-кадру; тело хаким-эмира клонилось, кренилось, колени сгибались, руки плавными волнами текли между открытыми створками – казалось, что человек не просто вываливается с территории мектеба на улицу, а движется из одного мира в другой, где все не так, или это здесь все не так, или только будет не так...
Краем глаза хайль-баши Фаршедвард успел заметить, как между распахнувшейся, словно от сквозняка, дверью и стоявшей рядом Сколопендрой проскочило еле различимое белое пламя, похожее на почти невидимый электрический разряд.
Удивиться он не успел.
В следующее мгновение земля содрогнулась, и небо обрушилось на плечи Фаршедварда Али-бея.
17. ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС
Безучастная чернота космического пространства распахнулась на месте блекло-выгоревшего дурбанского небосвода, и внимательные холодные глаза звезд уперлись острыми лучами в души корчащихся в агонии людей.
Это длилось какое-то неуловимое мгновение.
Которое длилось вечно.
Потом вечность закончилась; и неба не стало.
«Умножить можно все на все, – истерически хохотала судьба. – Вечность на вечность? Ради бога! Получится вечность вечностей! Рехнуться можно от счастья!..»
Земля не просто дрожала, как при землетрясении – она стала жидкой, и по ее поверхности ходила крупная морская зыбь, грозящая вот-вот захлестнуть прибоем маленькие фигурки, исходившие безмолвным криком.
Их выворачивало наизнанку, мозг отказывался воспринимать вывернутый, изнаночный мир, где неузнаваемо искаженное пространство стремилось спрятаться в кокон схлопывающегося времени, сотканный из невидимых паутинок звездных вихрей, из того, что уже перестало быть Временем и Пространством, но еще не успело стать Материей и Энергией... Раздавленные непомерностью открывшейся перед ними пропасти, человеческие личности в страхе бежали в тот же кокон, из последних сил цепляясь за хрустальные осколки рассыпающегося бытия; им казалось, что они мчатся, карабкаются, ползут, преодолевая безумный напор Вселенной, что-то крича при этом друг другу – или самим себе... Им казалось, что это длится долго, очень долго – часы, дни, годы, века – а на самом деле они все застыли опрокинутыми наземь растрескавшимися статуями, в еле заметном промежутке между двумя соседними мгновениями; и лишь воспаленный мозг каждого выбрасывал из подкорки в сознание все новые фантомы, пытаясь предохранить сам себя от безумия, дать себе хоть призрачную опору в этом невозможном, искаженном, несуществующем мире...
Созвездия истекали кровью, и рождались сияющие письмена: «...знание происходит от семи планет и двенадцати знаков Зодиака, от восхода восходящей звезды и от захода нисходящей высоты ее и низкого положения. Все, происходящее на земле – движение и покой, противуположение и соединение, совпадение и разделение – находится в зависимости только от движений на небе, противуположения и соединения звезд, восхождения счастливой и нисхождения несчастливой...»
И плакал кто-то, вопрошая флейтой евнуха:
– Что видите вы в сочетании звезд Большой Медведицы и двенадцати домов Зодиака, и что означает это для судеб людей этого мира, для моей судьбы, для судьбы моих детей и подданных?!
Безумным хороводом проносились в небе галактики, вспыхивали и гасли звезды, Солнце надрывалось
