А значит – слышать.
Значит – понимать.
Нельзя понимать, не гнушаясь никакими доводами; нельзя понимать, не желая услышать; нельзя услышать, перекрикивая друг друга; нельзя беседовать с врагом...
Враг – это неизбежность поединка; со-Беседник – это попутчик, с которым вместе идут по Пути, пусть даже и по Пути Меча – но при этом ты уже не один против неба. Пресеки свою двойственность... и пойми, что он – это ты.
И когда я доказываю, Беседуя с Фальгримом – в первую очередь я доказываю самому себе. А Фальгрим помогает мне в этом, потому что я не борюсь с его эспадоном Гвенилем – я борюсь с собственной леностью, гордыней, неумением; я борюсь сам с собой.
Даже если иногда мне кажется, что я борюсь с Фальгримом.
И поэтому я никогда не убью Беловолосого.
И поэтому он никогда не ранит меня.
И поэтому могучий Гвениль никогда не выщербит Единорога.
И поэтому...
– Пришли, – тихо бросает Кос, трогая меня за плечо. – Вон, за углом забора... Видишь?
Да, я видел.
И край бортика водоема, облицованный плиткой и отражающий рассеянный свет звезд; и тень рядом с ним.
– Пришли, – согласился я.
Я оставил своих спутников возле забора, а сам двинулся к водоему, наскоро договариваясь с Единорогом о том, что каждый из нас будет говорить сам за себя и с себе подобным.
Все равно говорим мы одно и тоже... или почти одно и то же. А когда надо оставаться начеку – не до раздвоения и внутренних голосов.
...Сказать, что Эмрах ит-Башшар удивился, увидев меня – это значит ничего не сказать.
– Ты? Как это... то есть – откуда? И зачем?!..
Говорил он невнятно, потому что трудно говорить внятно с отвисшей до пояса челюстью.
– Я, оттуда и затем, – приблизившись, сказал я. – Ну ты даешь, Эмрах... сперва сам в гости набиваешься, загадки всякие загадываешь, Беседуешь по душам – а теперь как не родной! Ты что, вправду мне не рад?!
– Я ждал не тебя, – набычившись, заявил Эмрах, и руки его как бы невзначай легли на пояс.
Поясом был Маскин Тринадцатый.
– А ты не допускаешь мысли, что она – моя возлюбленная? – задумчиво протянул я, делая вид, что не замечаю враждебности харзийца. – Моя нежная и трепетная лань...
– Кто – она?
– Она. Та, которую ты ждал. Может быть, я ревную?!. Эй, услада моих очей, выйди к нам!..
Из темноты возник Кос – как всегда, невозмутимо-спокойный.
– Доброй ночи! – приветливо поздоровался он. – Услада очей сейчас придет. У нее серьга выпала – вот найдет и придет. А пока услаждайте очи мною. Хорошо?
– Хорошо, – покладисто согласился я. – Усладим.
– Ты еще и дворецкого сюда притащил! – прошипел взбешенный Эмрах. – Ах ты...
Чем-то он напомнил мне Фаризу – манерами, должно быть... Вернее, их отсутствием.
А какие у них получились бы дети!..
– Я не его дворецкий, – поколебать спокойствие Коса было невозможно. – Он меня уволил. Еще в Кабире. А она – она моя дочь.
Кос подумал и добавил:
– Приемная.
– Причем вся в отца, – бросил Асахиро Ли, объявляясь рядом с ан-Таньей. – Вот поэтому без нас она на свидания не ходит. Без возлюбленного, отца и брата.
Эмрах отступил шага на два и слегка согнул в коленях свои кривые ноги.
Я подумал, что еще полгода назад ит-Башшару и в голову не пришло бы испугаться вот такой ночной встречи.
Никто бы из нас не испугался.
Сколько раз я Беседовал по ночам в Кабире?
Мои размышления были прерваны появлением Фаризы. Она появилась из мрака – высокая, гибкая, с разметавшейся копной вьющихся волос; она шла широким, уверенным шагом, и в нее запросто можно было бы влюбиться...
Если бы она молчала.
