– Коблан идет, – вдруг заявила она, – и этот... Беловолосый. Ишь, вышагивают...
И невпопад добавила:
– Кости ломит... скорей бы уж гроза.
Подошедший кузнец – что было видно по обожженным, обманчиво корявым рукам, сжимавшим шипастую палицу-гердан так, словно это была резная трость для прогулок – долго откашливался и хмыкал, как если бы горло его было забито песком.
– Я понимаю, – наконец выговорил он. – Я все понимаю... так было надо.
– Так было надо, – твердо повторил его спутник, голубоглазый северянин, тряхнув льняными прядями волос, падающими ему на плечи; и возле валуна вонзился в землю меч-эспадон высотой почти в рост человека. – Ты не мог иначе, Чэн...
– Вы что, утешать меня пришли? – спросил человек в доспехе, сжимая железные пальцы в кулак. – Так это вы зря... лучше б следили за тем, чтоб гонец в Мэйлань вовремя отправился.
– Гонец готов, – ответила старуха.
– Он спрашивает, что ему сказать Совету, – бросил худой мужчина, чей эсток на камне слабо звякнул, поймав клинком порыв налетевшего ветра.
– Да или нет? Что ему сказать?
– Пусть передаст...
Человек в доспехе зажмурился, словно собираясь броситься вниз головой в холодную и пенистую воду одного из потоков Бек-Нэша, а когда он все-таки открыл глаза, то они были спокойны и странно безмятежны.
– Пусть передаст: «Не знаю». Два слова. Не знаю. И больше ничего.
– Не проще ли сказать: «Решайте сами?» – шевельнулся крепыш со старым взглядом.
– Проще. Но это уже будет почти приказ – если я скажу Совету: «Решайте сами». А так я говорю только о себе: «Не знаю». Я ведь действительно не знаю... и не хочу притворяться, что знаю. Все, что я хочу – это дойти до Джамухи Восьмирукого, встать напротив него с Единорогом в руке аль-Мутанабби и спросить, знает ли он ответы на все вопросы, которые рискнул задать – или он спрашивал, не подумав. Знает ли он, убийца не по принуждению, а во имя мертвых истин, знает ли он, что это значит – учить детей убивать, получая от этого удовольствие? Да или нет?! И я хочу услышать, что он мне ответит... я очень хочу это услышать.
Из-за валуна показалась черноволосая девушка с белым обручем на лбу.
– Я понимаю, – начала она, опираясь на пику с торчащими из древка зазубренными веточками, – я понимаю... Так было надо.
И очень удивилась, когда человек в доспехе невесело рассмеялся.
Еще одна молния рассекла небо надвое, отразившись в полировке оружия – и показалось, что несколько Грозовых Клинков ударили в валун и в землю около него.
Спустя некоторое время горизонт глухо зарычал, словно там, за очень плохими песками, пробуждался от сна зверь.
Очень плохой зверь.
И очень голодный.
ЕЩЕ ОДИН ПОСТСКРИПТУМ
Круглолицый Кулай сидел на туго скатанном вьюке шагах в двадцати от крайнего шатра, спиной к лагерю, живущему обычной вечерней жизнью, и смотрел вдаль.
Сидел просто так и смотрел просто так.
За ним никто не следил – как, впрочем, и за любым другим ориджитом – руки Кулая были свободны, и он был волен в своих поступках точно так же, как полдня назад, когда пытался остановить старшего брата, не хотевшего принять Асмохат-та; так же, как сутки и еще половину дня назад, когда вместе со всеми детьми Ориджа несся на мягкоруких, вставших у них на пути; так же, как месяц с лишним назад, когда племя ориджитов отправило по приказу гурхана Джамухи всех своих воинов на поиски торных путей через Кул- кыыз, хотя дети Ориджа и не преломляли священный прут, клянясь в верности Восьмирукому...
Волен в поступках, как любой вольный воин вольного племени, только воля та оказывалась на поверку ярмом и ложью.
Долго рассказывать, долго и больно вспоминать, как временное стойбище ориджитов, где в тот день оставались лишь женщины с детьми да старики, было окружено многочисленными воинами племен маалеев и локров – первыми признавшими власть внука Желтого бога Мо – и поникший головой Джелмэ-багатур, вернувшись с мужчинами к опустевшему стойбищу, яростно дергал себя за рыжий ус, а потом открыл свои уши и сердце для велений Восьмирукого.
Ой-бой, брат мой Джелмэ!.. худо мне без тебя... хоть и с тобой не раз бывало худо, упрямый брат мой!..
Кулай заворочался, болезненно морщась, и не заметил, как рядом оказался Тохтар-кулу, старая лиса.
– Долгих лет Кулай-нойону! – заискивающе пробормотал Тохтар-кулу, пятерней отбрасывая назад нечесаные седые волосы. – Да хранит нойона вечное небо! Слышал ли Кулай-нойон, что Асмохат-та идет вместе с детьми Ориджа в Шулму?
– Пусть всех нас хранит небо, старик, – угрюмо отозвался Кулай. – Небу это будет совсем просто – мужчин племени скоро не останется ни одного, а женщины будут рожать детей остроухим маалеям!
Чтобы не завыть от бессильной ярости, Кулаю пришлось вцепиться зубами в большой палец правой руки. Акте, его жена Акте, оставшаяся дома под властью Восьмирукого, разорви его железноклювые
