– Лучше бы тебе и не пробовать кокетничать с другими мужчинами. Я тебе шею за это сверну. Ну же, Айрис, все это так нелепо.
– Нелепо, да?
– Да нет, скорее грустно. Расходовать энергию на ерунду. Неужели ты о себе такого низкого мнения, что можешь поверить, будто я способен променять тебя на другую женщину? Да мне твой мизинчик дороже любой женщины. Я же люблю тебя, Айрис. После стольких лет мне надо повторять это? Хочешь, я докажу тебе?
Он хотел обнять ее, но она вскочила и прислонилась к стене.
– Нет, Тео, ты так легко не выкрутишься. На сей раз я не позволю.
– Из чего мне надо выкручиваться? О чем ты говоришь?
Он прижал ее к стене. Она неловко колотила его в грудь маленькими кулачками.
– Здорово! Мне это нравится! Люблю, когда ты сопротивляешься. – Он плотнее прижал ее к стене. – И ты это любишь. Я тебя знаю. – Он поцеловал ее в шею. – Я тебя знаю очень хорошо. Ну, давай, сопротивляйся, отбивайся. Объясни мне, о чем это ты только что говорила, и я отпущу тебя.
Она еще плакала, но была уже у той грани, за которой слезы переходят в смех, в легкую истерику. И еще она была в ярости от того, что ему, как всегда, удалось разогнать ее гнев. Ну не абсурдное ли противоречие. Его губы уже были прижаты к ее губам, а руки сжимали ее грудь. Он мог делать с ней все, что хотел; он делал это, и она не могла помешать ему; да, признаться, и не хотела. Черт его возьми, он всегда одерживал верх, ей никогда не удастся изменить его, заставить вести себя так, как ей хочется. Он знал, как сильно она любит его. И уже нес ее к кровати.
2
В мраморном камине в квартире на шестом этаже дома на Пятой авеню пылал не по-городскому сильный огонь. Высокие окна, занавешенные зеленоватыми шторами из Дамаска, смотрели на неприветливые деревья в Центральном парке, с которых ветер срывал остатки золотистого убранства осени.
Высокий мужчина в темном костюме и начищенных до блеска английских ботинках стоял, уставившись на огонь, позвякивая в кармане монетами и ключами. На вид ему можно было дать и пятьдесят с лишним, и шестьдесят с небольшим. У него была подтянутая фигура игрока в теннис. На красивом орлином лице, имевшем сейчас серьезное выражение, выделялись глаза цвета морской волны, создававшие удивительный контраст со смуглой кожей.
Самые красивые глаза в мире, подумала женщина, отложив «Нью-Йорк тайме» и посмотрев на него. Она была примерно его возраста, худощавая, но производящая впечатление сильной. У нее была белая кожа, широкий и низкий лоб, блестящие волосы с проседью разделены пробором посередине – по моде, которой она следовала с юных лет. В раскосых, чуточку азиатских глазах внимательное выражение. На нее приятно смотреть, хотя она далеко не так красива, как мужчина. Они любовники четырнадцать лет.
У них отдельные квартиры – он женатый человек и жил или, по крайне мере, делил квартиру со своей женой – расположенные по разные стороны Центрального парка. Она была уверена, что, в конце концов, они поженятся, потому что жена его умирала в больнице. Долгое ожидание не потревожило ее, слишком много других испытаний выпало на ее долю. Муж и сын погибли в Европе. Выжив после пребывания в концентрационном лагере, она приехала в Америку и здесь возобновила медицинскую практику. Жизнь ее была заполнена до краев.
Они прекрасно подходили друг другу. Обоим незнакомо ощущение медленно тянущегося времени. Он был главой маленькой, но престижной частной банковской фирмы, помещавшейся в старом здании на Уолл-стрит и основанной его дедом. Портрет деда – стоячий воротничок, бачки и прочие приметы того времени – висел напротив его письменного стола как напоминание, говорил мужчина, смеясь, о его обязанностях. А их не счесть. Активный, член правлений десятка разных компаний, он, кроме того, оказывал содействие многочисленным организациям, комиссиям и комитетам. В круг его интересов входили дома для престарелых, симфонические оркестры, музей, больницы, мозговой центр, занимающийся выработкой внешней политики, «Сьерра-клуб», проблемы района Аппалачей, резервации для американских индейцев, города в глубинке и, конечно же, Израиль.
Иногда ему приходило в голову, что у него не было бы ни времени, ни желания заниматься столькими вещами сразу, если бы его жена могла иметь детей.
Его жена. Бедная, слабая, неврастеничная Мариан, пассивная, зависимая, фригидная женщина, на которой ему не следовало жениться. Возможно, она просто не создана для брака с кем бы то ни было. Почему он это сделал? Наверное, потому, что в то неспокойное время – шла первая мировая война – для «приличного» молодого человека из «приличной» семьи, каковым он и являлся, немыслимо было нарушить слово чести и разорвать помолвку. Он и по сей день с дрожью отвращения вспоминал официальное уведомление о предстоящем бракосочетании, хор поздравлений, танцы и чаи, хлопоты, связанные с приданым, и покупку у Тиффани бриллиантового обручального кольца.
Ну а позже, почему он не развелся за все эти годы? Развод убил бы Мариан. Никогда ему не забыть испуганных глаз и отчаянной мольбы: «Не покидай меня, Пол. Обещай, что ты никогда меня не бросишь». Причинить ей боль все равно, что ударить младенца.
Сейчас она прикована к постели и находилась в бессознательном состоянии. Он мог бы спокойно оформить развод за ее спиной и жениться вторично. Но он ни за что не сделает этого независимо от того, проживет она еще год или умрет завтра. Пусть она умрет, сохраняя достоинство, которое столько значило для нее при жизни. Умрет замужней женщиной, миссис Пол Вернер. Как же она ценила это обозначение ее статуса замужней женщины, оттиснутое темно-голубой вязью на лучшей кремовой почтовой бумаге от Крейна.
Она никогда ничего не знала о его другой жизни.
Можно считать это лицемерием, но, по крайней мере, их покой, ее покой, никогда не был нарушен. Ничего не знала она и о женщине, сидящей сейчас рядом с ним в этой комнате, и о его другой давней любви к девушке с рыжевато-каштановыми волосами, с которой он расстался, женившись, как обещал, на Мариан. Их единственная встреча, произошедшая много лет спустя после его женитьбы, также осталась для нее тайной. К тому времени девушка с рыжевато-каштановыми волосами тоже вышла замуж за кого-то другого. А результатом этой их встречи стало рождение ребенка – девочки, которая не знает и никогда не узнает правды о самой себе.
Женщина, сидевшая в кресле-качалке, уронила газету. Она ясно представляла себе, какие мысли бродят у него в голове, и ее сердце было полно жалости. Будучи женщиной, много повидавшей на своем
