успели увидеть наиболее везучие из них.
Восседающий на подушках человек-жаба – золоченый халат в мельчайшую полоску заляпан пятнами жира, расстегнуты пуговицы из узелков шелка, наружу вывалилось волосатое брюхо, которое человек-жаба время от времени почесывает с видимым удовольствием.
Вокруг – люди. Почтительно застыли у стен, склонились пред жабой, распростерлись ниц…
Кваканье.
– Это наш новый мустауфи, то бишь казначей – будь проклят ваш пехлевийский язык вкупе с вами, безмозглыми! Мы повелеваем! Подать нам пояс, кулах и перстень!.. Что? Неграмотный? Кто неграмотный – ты?! Ах, ты и есть новый казначей… Приставим к тебе дабира-помощника. Грамотного. А старого казначея – в зиндан!
Один из людей на полу – грязный худой оборванец с бельмом на левом глазу и редкими седыми прядями, зализанными поперек плеши. Он восторженно принимает из лап человека-жабы перечисленные регалии. Собственная неграмотность его боле не страшит. Тем временем двое телохранителей, по знаку Волчьего Пастыря, подхватывают с пола благообразного старичка в синей кабе-одноцветке; старичка уволакивают прочь. Бедняга висит в мертвой хватке провожатых, и на лице его написано полное смирение.
А еще – понимание.
Человек-жаба обводит присутствующих взглядом, таращит буркала. Он ждет, он пытливо ищет на лицах присутствующих – чего?! Нет, не находит и, икнув, отсылает всех прочь.
Удаляются шаги.
Скрип закрываемых дверей.
Тишина.
И зябко ежатся, оглядываясь по сторонам, комочки живого света. Им страшно. Им жалко благообразного старичка, который безропотно отправился во тьму зиндана, даже не попытавшись сказать хоть слово в свое оправдание.
Но у них, у живых и теплых пасынков солнца, никто не спрашивает их мнения.
А жаль.
Жаба на лошади – то еще зрелище, но человеку-жабе на это, по-видимому, наплевать. А все остальные отчего-то не спешат хохотать, хватаясь за животы, хрюкая, сгибаясь пополам и указывая пальцами на сию несуразицу. Жаба на лошади! Ха-ха-ха! Отчего же вы не смеетесь, уважаемый? А вы? И вы? Неужели не смешно? Ну, как хотите.
А жаба тем временем едет дальше.
В сопровождении Волчьего Пастыря, да еще хмурого дылды-старца с бородавкой под носом, похожего на седого богомола; да еще десятка «волчьих детей».
Едет.
Дальше.
Вдруг человек-жаба дергает лапой, и вся кавалькада разом останавливается.
– Погляди-ка, какие у нас здесь красавицы! – расплывается в ухмылке жабий рот. – Нет, это, конечно, богохульство и непотребство, да простит меня Аллах, всемилостивый и всемогущий – но нам нравится, что здесь женщины не закрывают лица! Эй, Волчий Пастырь, вон тех двоих – во дворец. И еще вон ту, толстую. Да-да, именно ее… Е рабб, красавицы, вы нам по душе! Все. Вы замужем? Да? Все трое? Отлично! Эй, кто- нибудь там, найдите их мужей – грех разлучать семью! Мужья тоже поедут с нами!
И снова – короткие, быстрые взгляды, мельканье жабьего языка: туда-сюда, туда-сюда… не уследишь.
Ничего. Ничего не может ухватить взгляд-язык, ничего из той добычи, о которой мечталось; и, разочарованный, взгляд втягивается обратно.
Едут.
Дальше…
– Ты, ты и ты. Шаг вперед! Молодцы! Хорошо несете службу! Вот вам поощрение – по красавице каждому. Приступайте. Прямо здесь и сейчас. Эй, мужья! Встать у стены и следить: чтоб ваши жены остались довольны! Если что не так, подскажете нужную ухватку…
Скрип двери.
Удаляющиеся шаги.
Но вот человек-жаба останавливается – и, крадучись, бесшумно возвращается обратно. Припадает глазом к тайной прорези в двери.
Смотрит.
Он все еще надеется увидеть.
Что?
Ну уж во всяком случае совсем не то, что творится в оставленных им покоях. В тронной зале, где обычно происходят собрания представителей четырех сословий. Теперь же здесь троица молодых гургасаров рьяно удовлетворяет томно стонущих красавиц. Ту, вон ту, и еще ту, толстую. Да-да, именно ее… Рвение «волчьих детей» вполне объяснимо; стоны красавиц тоже удивления не вызывают – небось мужья-тюфяки их не часто балуют! Но вот эти самые мужья-тюфяки, которые стоят у стены и время от времени подсказывают гургасарам нужную ухватку…
Вот это уже ни в какие ворота не лезет! Даже в дворцовые. Ни гнева, ни слез обиды, ни мятежа – ничего!
Вежливая заинтересованность.
Человек-жаба отворачивается и медленно, нога за ногу, плетется прочь по коридору.
– Ква… – бормочет он себе под нос. – Ква…
– Вставай, старая развалина. Поговорим.
Они вдвоем: старец-богомол и человек-жаба. Богомол почтительно ждет, и наконец жаба соизволяет булькнуть:
– У нас долго не доходили руки до вашей богопротивной веры – но пора искупать грехи. Готов ли ты встать на путь истинный?
– Владыка осведомлен о Предвечной Истине? Он желает зажечь в сердцах неразумных детей своих ее огнь?
– Ишь, загнул… Да, желает!
– Слово владыки, отмеченного благодатью Огня Небесного, – закон. Я внимаю с благоговением. Чего ждет от меня и рабов своих владыка?
Человек-жаба на мгновение теряется. Похоже, он ожидал совсем другого: споров, пререканий, теософского диспута, в конце концов; злобы ожидал – пусть даже тайной, скрытой от глаз, но вполне ощутимой.
Что же ты, седой богомол?!
Кваканье:
– Во-первых, необходимо возгласить: «Нет бога, кроме Аллаха, единого, не имеющего товарищей; Мухаммад – раб и посланник Его, и пророк мой; правоверные – мои братья, и добро – мой путь».
– Это мудрые слова, – серьезно кивает богомол. – Возглашаю: «Нет бога, кроме Аллаха, единого, не имеющего товарищей; Мухаммад – раб и посланник Его, и пророк мой; правоверные – мои братья, и добро – мой путь». Хоть я и не знаю, кто такой этот Мухаммад и что означает Аллах. Может быть, это одно из имен владыки?
– Не богохульствуй, проклятый зиндик! – Человек-жаба явно раздражен. Кузнечик попался гнилой. Безвкусный. Жабе не нравится такой кузнечик. Жабе вообще все не нравится…
– Будь проклят мой дерзкий язык! – соглашается покладистый богомол, скребя бородавку. – Но что еще надлежит делать мне, невежественному? Каковы обязательные правила новой веры?
– Обязательные правила таковы, – нехотя квакает человек-жаба. – Провозглашение от чистого сердца того, что ты уже произнес; вознесение молитв; раздача милостыни; пост в Рамадан; и паломничество к священному храму Аллаха для тех, кто в состоянии его совершить. Для начала достаточно. Позже я дам дополнительные указания. А пока доведи все это до сведения жрецов.
– Радость и повиновение, мой повелитель!
Жаба угрюмо смотрит вслед богомолу.
