радиостанциями, собираются со всей страны тысячи и тысячи человек! Целые стадионы! Разумеется, термин «стадион» в этом контексте имеет корень «стадо». А уж согнать куда-нибудь тупое стадо в нашей любимой России – это без проблем! Стоит только пообещать недорогое пиво и сосиски в тесте – и всё, кранты. Со всей страны сбегаются на вокзалы, скупают дуром самые дешёвые билеты и, сливаясь дерьмом по канализации, съезжаются в Москву полчища самых отстойных разнокалиберных упырей, а потом контролирующие процесс менты загоняют их резиновыми девайсами в огороженый хлев где-нибудь у Раменского, подальше от Москвы, и начинается их свинячий «отжиг». Вся эта загнанная в стойло человеческая накипь цистернами жрёт своё копеечное пиво, слушает своих пергидрольных петухов, и сальноволосых обсосов, поющих про «ой-ё, ой-ё». Эти аскариды разбивают целые палаточные городки, гадят прямо под себя, неделю не моются и не чистят зубы, а ночами, надсадно кряхтя, и смердя из полусгнивших пастей чесночными сухариками, трахают своих кошмарных, липких каракатиц, которых они называют женщинами. Наверное, прослушанные песни прокладывают в их немногочисленных извилинах чёткий ассоциативный ряд, что настоящий русский так и должен жить. Гадить под себя, трахать грязных жаб, и слушать олигофренический говнорок.
Неудивительно, что при виде обычной районной картины мною сразу овладело безграничное омерзение. Я брезгливо сплюнул, покосился на свой припаркованный у подъезда «Мерседес» – не запачкали бы, скоты, – и прошёл к лифту. В подъезде остро воняло мочой, под блоком почтовых ящиков валялось несколько опустошенных пивных пузырей. Я вошел в лифт, и ткнул в кнопку своего этажа. Точнее, в то, что от этой кнопки осталось – внимающие шнурам «русские мужики» уже давно сожгли к чертям все кнопки своими одноразовыми зажигалками, и из панели торчали лишь чёрные огрызки, похожие на гнилые зубы.
Дверцы лифта, мерзко скрипя, разъехались в стороны. Я вышел на площадку, вздрогнул, чуть не выронил от неожиданности бутылку виски, и бессильно уперся спиной в холодную подъездную стену. Сидя в элегантном вечернем платье прямо на заплеванном, закиданном окурками бетонном полу, рядом с опустошённой бутылкой коньяка, обхватив руками коленки и уткнувшись в них носом, всхлипывала Аня Бергельман.
XVII
Дальше я почти ничего не помню. Во всяком случае, отчетливо. Помню только, что бросился поднимать её с пола, а она разрыдалась в голос, крепко меня обняла, и долго не хотела расцеплять руки. Её трясло, и она лишь повторяла: «Почему ты весь день не снимал трубку, я же волновалась!», а меня трясло тоже. Потом я стоял у окна, а самая лучшая женщина в моей жизни, раздевшись, стоя на коленях, ослепляя меня совершенством, умоляла: «Да сделай же это наконец!» А я… Я не то чтобы не хотел. Я просто отчаянно боялся. Но в этот раз Аня меня сломала.
Несколько следующих дней пролетели в какомто тумане. Разумеется, ни к каким клиентам я не поехал. И вообще никуда не поехал. Выключив телефоны, мы вообще безвылазно провели дома почти трое суток. Двух с половиной литров виски нам оказалось предостаточно, а еду нам привозили прямо на дом из вкуснейшего «Корреаса». Мы просто пили, ели, спали, дрались за очередь у компьютера, она рассекала по квартире в моей любимой рубашке, мы готовили зачем-то друг другу несъедобные завтраки, и нам хватало одной зубной щетки на двоих. Любой взгляд, каждое прикосновение вызывали мгновенную электрическую реакцию, снова и снова бросавшую нас друг к другу. Каждую минуту, секунду, вообще всё это время я был ослеплен и оглушен ощущением невероятного, безграничного счастья от обладания тем, чем по любым раскладам обладать не должен, и даже права-то никакого на это не имел, потому что невозможно владеть таким шедевром, созданным самой природой.
Через три дня мы включили телефоны, на которых, разумеется, накопились непринятые вызовы и сообщения. Ольга, надо отдать ей должное, звонила за это время только один раз. Видимо, решила, что я взял тайм-аут с целью подумать над ЗАГСом. А я уже и не знал, что мне делать. Я запутался окончательно. И тем уместнее было сообщение Алиева с просьбой встретить его в аэропорту.
XVIII
По дороге из аэропорта Домодедово мы с Алиевым застряли в страшной пробке. Настроения это, впрочем, Алиеву не испортило. В Кишинёве у него всё сложилось прекрасно, и уже на днях в Москву прибудет первая крупная партия строителей. Я же, в свою очередь, вообще ни о чем не мог и не хотел думать.
– Неужели прямо вот так сама и приехала? – удивлялся Женя. – Вот ведь оторва какая! Умеет на своем настоять, уважаю.
– Ну да, – вяло отвечал я. – Давно мне так хорошо не было. Точнее, вообще никогда. Ни разу. Ни с одной женщиной. И кстати, подтвердилась твоя гипотеза о том, что она ко мне неравнодушна. Она созналась, что даже квартиру специально сняла не в центре, а на проспекте Мира для того, чтоб находиться поближе ко мне. Там ведь без пробок и ехать-то всего минут десять.
– Завидую. В тебя влюбилась настоящая королева. Ну, и что ты решил?
– Женюсь на Ольге, старик.
– Образцов, – едва сохраняя спокойствие, произнес Алиев. – Ты иногда бываешь просто редчайшим экспонатом в музее мудаков. Чего ты несешь-то?
– Но что ей до меня? Она была в Париже… – пропел я бессмертную песенку, и лучезарно улыбнулся Алиеву. – Женя, дру-у-уг, я сам разберусь со своей личной жизнью.
– Зачем же ты тогда вообще с ней спал, скот?
– Пьяный был, – с беспечным видом ответил я. – А что непонятного? Пьяные-то мы все генералы. Не бери в голову. Всё в порядке.
– Рома, не вешай мне на уши лапшу. Я ж вижу, что ты не в порядке. И морда у тебя опухшая, бухаешь слишком много, и глаза затраханные какие-то. Ответь мне внятно: почему ты собираешься жениться на Ольге, когда у тебя всё хорошо с любимой женщиной?
– Да кто же женится по любви, Женя? – я начал выходить из себя. – Тем более по такому нелепому мезальянсу. – Мы с тобой это уже обсуждали, и не раз. Ольга мне равная, а Аня – вообще из космоса. С Ольгой я спокойный и уверенный в себе мужчина, а с Аней превращаюсь в гондон, набитый манной кашей. Мне это не нравится. Мне хочется, чтобы этот бриллиант имел достойную оправу, а не валялся вместе с табачными крошками в грязном кармане пиджака. Мне очень хочется! Но я никогда не смогу стать для неё такой оправой! Я никто, и очень хорошо это понимаю! Я её тупо не-тя-ну, понимаешь ты, или нет?!
– Не кричи, Рома, – устало откинулся на спинку сиденья Алиев. – Не понимаю. И вообще никогда не пойму. У меня в голове не укладывается, как можно жениться на «равной», когда есть любимая. Давай-ка мы тогда закроем эту тему навсегда. Потому что у меня от таких разговоров портится настроение, и теряется вера в людей. А я, несмотря ни на что, в них всё же пока верю. И в любовь верю. А в «равных» – не верю. Не признаю такого понятия. И ещё не верю в «стерпится – слюбится». Такие компромиссы – для слабых духом лохов. И тем более удивляет в этой ситуации твоё поведение. Я знаю тебя много лет, и никогда не считал, что ты слаб духом. Но сейчас ты ведёшь себя очень странно. Будто ты не мужчина, а какой-нибудь, прости меня, менеджер среднего звена.
– Я не хочу это комментировать, Женя. Давай действительно сменим тему. Если мне не изменяет память, у тебя ко мне серьезный разговор. Я не для того поднялся чуть свет, и не опохмеляясь, рванул в аэропорт, чтобы выслушивать от тебя нотации, с кем мне трахаться, а с кем в лес за грибами ходить. Тебе меня не понять. У тебя вообще никого нет. Живёшь, как бирюк. Если у тебя нет женщины, которая в любое время суток снимет трубку на твой звонок, то ты несчастен, старик. А у меня таких сразу две, одна лучше другой, и потому тот факт, что я иногда загоняюсь, вполне закономерен.
– Да, и вправду, – метнул в меня ледяным взглядом Алиев. – О чем тут говорить. Трахайся, с кем хочешь. Давай по делу. Хочу тебе кое-что предложить. У меня полный завал наступает. Сезон в разгаре, несколько серьезных объектов, народа уже под тысячу нанять пришлось, и я тупо не успеваю контролировать все эти процессы. А на днях еще приятель предложил выгодный проект – за МКАДом открывается очередной большой торговый центр, и там в числе прочего будет магазин всякой бытовой тряхомудии: ванны там, унитазы, зеркала, и прочая сантехника. Практически две тысячи квадратов. Объект тугой просто невероятно, потому что там необходимо соблюдать сложнейшую технологию. Это не сортир плиткой облепить, в общем. А мне надо лечь хоть трупом, но этот объект упускать нельзя – магазин
