Дедуля и Кессель разместились в комнате Зайчика, бывшем кесселевском кабинете: дедуля — в Зайчикиной кровати (он был такого маленького роста, что уместился бы. наверное, и в колыбели), Кессель — на раскладушке.
— Иначе не получается: бабуля и дедуля спят в разных комнатах. Бабуля уже много лет не может спать с ним вместе. Кроме того, куда бы я тогда положила Зайчика?
— К Курти и Гундуле, — предложил Кессель.
— Ну что ты говоришь! Ты хоть немного подумал?
— Но, может быть, они не будут заниматься этим сегодня? Не обязательно же…
— Не в этом дело. Зайчик уже совсем взрослая девушка. Ты только посмотри на ее грудь! — Рената вздохнула. — Она так выросла…
— И что же, если она у нее так выросла…
— …Она не может спать в одной комнате с мужчиной. Тыже сам говорил, что брал себе и дочери отдельный номер, когда вы ездили в Байрейт.
— Зайчика можно положить к бабуле, а мы бы с тобой пошли в комнату Зайчика…
— А дедулю куда?
— К Курти и…
— И Гундула будет раздеваться в присутствии дедули?
— Она может раздеться в ванной, — предложил Кессель, — и выйти уже в ночной рубашке.
— Гундула спит нагишом, чтобы ты знал. Курти предупредил меня об этом. Нет, я все сделала правильно, это единственный возможный вариант. Ладно, давай спать. Завтра у нас и так тяжелый день.
— Это почему? Еще кто-нибудь приедет?
Рената тяжело вздохнула.
— Потому что мы должны сказать бабуле.
— Что же вы собираетесь ей сказать?
— Что Зайчик беременна.
Пошатываясь, Кессель дошел до ванной, заперся там и расхохотался. Позже, рассказывая всю эту историю Вермуту Грефу, он и сам не мог объяснить, что его так рассмешило. Он был уверен, что судьба Зайчика не трогает его ни с какой стороны, будь та хоть трижды беременна. И все-таки он готов был лопнуть от смеха. Ему казалось, что где-то внутри у него сидит гном, которого почему-то трогает судьба Зайчика, и этому гному сделалось так смешно, что вслед за ним волей-неволей расхохотался и Кессель. Он сидел на крышке унитаза и хохотал, не зная, как остановиться, минут пятнадцать. Наконец ему пришло в голову посмотреть на себя в зеркало, и собственная смеющаяся физиономия показалась ему настолько не смешной, что он перестал смеяться.
В дверь постучала Рената.
Кессель впустил ее.
— Тебе лучше? — спросила Рената. — Когда я узнала, мне тоже сделалось плохо. У тебя уже все прошло, да?
— Да, — солгал Кессель.
Рената прижалась к Кесселю. Очевидно, это была награда за его любовь к Зайчику: раз ему стало плохо, значит, он волновался за ее судьбу. Вероятно, она сказала себе: вот и он наконец полюбил Зайчика. Какой он все-таки милый!
— Завтра… Завтра вечером они, наверное, уже уедут — мне так кажется. Конечно, уедут…
Рената стояла спиной к двери. Жаба распахнула дверь ванной — пинком, по своему обыкновению, — и ручка двери впилась Ренате в спину, в самое чувствительное место. Рената замахнулась — чисто рефлекторно — и…
Зайчик подалась назад, но не больше чем на сантиметр; это было не отступление, а только намек на отступление. Прикрыв лицо рукой, она приоткрыла рот, вытянув верхнюю губу, и взглянула на Ренату своими желтушными глазами, будто напоминая: я так переживаю!
Рената опустила руку и молча вышла.
В кухне, слава Богу, никто не спал. Кессель встал в половине девятого и пошел на кухню варить кофе.
Через некоторое время появилась Рената.
— Ты что шумишь?! — осведомилась она громким шепотом.
— Я знаю, зачем бабуле ушные затычки, — сообщил Кессель.
— Как зачем, ведь у нее сон такой чуткий.
— Ничего подобного. Я полагаю, тебе не приходилось спать в одной комнате с дедулей Вюнзе? Вот видишь. А я проспал с ним целую ночь. Никогда бы не подумал, что такой маленький человек может храпеть так громко.
— Она не из-за этого затыкает уши. Все-таки они спят в разных комнатах.
— Такой храп можно услышать через целые анфилады комнат.
— Тебе всего одну ночь пришлось проспать с ним вместе, а ты уже злишься.
— Так кто же скажет обо всем бабуле?
Рената нахмурилась:
— Тебе обязательно нужно испортить всем воскресное утро?
— Но, по-моему, все собрались только ради этого?
— Для бабули это будет ударом.
— Потому что ей не хочется быть прабабушкой?
— Как только я представлю себе… Мне уже делается плохо. Как тогда, когда я… — она не договорила.
— Когда ты — что?
— Ничего.
— Нет уж, договаривай… Когда ты была беременна?
— Да, — сказала Рената. — Когда я сказала ей, что у нас с Курти будет ребенок — не Зайчик, а первый…
— Это что же, у вас кроме Зайчика есть еще ребенок?
— В том-то и дело, что нет.
— Ах, вот оно что…
— Да! Именно потому, что для бабули это оказалось ударом. Ты даже представить себе не можешь, что с ней было.
— Она не желала быть бабушкой.
— Ну, впрямую она этого, конечно, не говорила. Зато наговорила много чего другого. И что Курти надо сначала защититься, и… Словом, много чего.
— И ты сделала аборт? Ради бабули Вюнзе?
Рената жалобно моргнула.
— К тому же это тогда вообще было запрещено. Я имею в виду аборты. Это было очень сложно.
— И все из-за бабули!
— Она тогда еще не была бабулей. Но во второй раз, когда я была беременна Зайчиком…
Кесселю невольно подумалось: вот тогда как раз лучше было бы… Нет, остановил он себя, нельзя думать такие вещи. Даже о Жабе.
— …Я им ничего не сказала. Я сказала только потом, когда… Когда уже нельзя было ничего сделать. Бабуля чуть не умерла. Курти, кстати, тоже. Но я очень хотела ребенка, — Рената задумалась — Хотя именно из-за этого я… Курти тогда повел себя так, что это стало началом нашего разрыва.
— Так кто же скажет бабуле сегодня? Что она станет прабабушкой?
— Боже мой, боже мой! — вздохнула Рената.
— А все-таки?
— Кажется, они просыпаются, — сказала Рената и вышла.
