Латунное сердечко или У правды короткие ноги

других, неотложных дел, хотя я совершенно не могу понять, каких именно.

Формальности же, требуемые от ребенка после выхода из больницы, отличаются уже гораздо большим разнообразием.

— Загс я только потому нашел быстро, — рассказывал Кессель, — что именно в нем — увы! — мы не так давно расписывались с моей бывшей холерой.

Во время рассказа Кесселя можно было прерывать, он даже любил, когда ему задавали вопросы, потому что, как он говорил, рассказ — это сценическое действие, требующее участия публики; не возражал он и против музыкальных пауз — если в доме, конечно, был рояль или пианино (Якоб Швальбе иногда аккомпанировал ему), а кроме того, когда его прерывали, он мог заново разжечь свою трубку.

— Почему же «увы», — спрашивали его иногда в этом месте, — ведь у вас наверное были какие-то мотивы, раз вы решили жениться.

— Наверное, были, — отвечал Кессель, — но сейчас я уже не помню. какие. А тогда, в 1953 году, я вообще не задумывался об этом. Мне было двадцать три года. Ну скажите, кто в двадцать три года о чем-то задумывается? Женщина — пожалуй, мужчина же никогда.

Сейчас, в 1976 году, старшей дочери Кесселя было двадцать три года!

— Возможно, — продолжал Кессель, — я сказал «да» только потому, что стеснялся сказать «нет». Вы знаете, как все это происходит в загсе? Да? Значит, вы помните, что там всех загоняют в ритуальный зал. Врачующиеся — слово-то какое! — стоят парами и держатся за руки, не зная, куда себя девать, в полутемном коридоре, где воняет мастикой, а зимой вообще нечем дышать, ожидая, пока их вызовут. А я стоял там один, с доверенностью невесты на руках. Законом это разрешается, сказал мне потом загсовский чиновник, хотя у него я — первый такой случай. Это был другой чиновник, не Детописец. В день свадьбы — было 15 ноября, погода была отвратительная — меня разбудил братец Леонард: 'Вставай, Альбин, сказал он, пора жениться!» А я — сам я, правда, этого не помню, но Леонард клянется, что все так и было, — перевернулся на другой бок. бормоча: «Какое жениться, когда на улице дождь!»

Впрочем, мы редко бываем последовательны, даже в минуты просветления. Я встал и, невзирая на дождь, поперся в загс, хотя лучше было, наверное, этого не делать.

Потом я снова попал в этот загс и снова ждал, правда, в другом коридоре, но воняло там точно так же, чтобы записать дочь. С меня сняли множество всяких показаний и наконец спросили об имени ребенка. А я еще дома заготовил бумажку, старательно напечатав на ней в поте лица все шесть заранее избранных женских имен (бумажка с мужскими именами, скомканная, уже лежала в корзине):

Иоганна Катарина Констанция Мария Магдалина Цецилия

Эту-то бумажку я вместе с обоими паспортами, справкой из роддома, страховкой и всем прочим и выложил на стол Нестору-Детописцу.

Герр Нестор, как явствовало из таблички, которую я за час ожидания успел изучить во всех подробностях, отвечал за регистрацию новорожденных с фамилиями от «А» до «М». Младенцев с фамилиями от «Н» до конца алфавита обслуживали в соседнем кабинете и, если это кого-нибудь интересует, за них отвечал господин (или дама, поскольку в кабинет я не заглядывал, а табличка на двери была, так сказать, бесполой) по фамилии Залюшик. Пока мы с герром Нестором выясняли наши, как выяснилось позже, более чем неуставные отношения — в том смысле, что они никак не вписывались в рамки служебного устава делопроизводителя загса, — на его столе пару раз звонил телефон. Снимая трубку, герр Нестор говорил: «Загс, запись детей, Нестор». Говорил он это настолько отрешенным тоном, что казалось, будто он записывает историю всего человечества. Впрочем, из всех живущих его интересовали только дети, поэтому истинным летописцем его считать нельзя было, зато Детописцем можно было назвать с полным правом.

Когда я уселся напротив него, Нестор-Детописец как раз собирал бумаги предыдущего посетителя, чтобы отложить их в правую стопку. Поскольку я довольно хорошо умею читать вверх ногами, что, кстати, редко кому удается, из этих бумаг я узнал, что предыдущего ребенка назвали Томасом. Просто Томасом, и больше никак. Бедный мальчик.

Вполне возможно, что какие-то таинственные силы предупредили Нестора-Детописца о моем визите, потому что мои бумаги он положил не в левую стопку входящих, а сразу на середину стола. На самом верху лежала бумажка с шестью именами дочери. Герр Нестор долго изучал бумажку, а потом перевел взгляд на меня.

— Обычно, — начал он, — родители сначала выбирают имя ребенку, а потом уже идут записывать его в загсе.

— Конечно, — сказал я, — ну так что же?

— Какое же из этих имен вы хотите дать дочери?

— Простите, — сказал я, — но тут, по-моему, ясно все написано.

— То есть… Вы хотите… — начал Нестор.

— Вот именно, — подтвердил я.

— Шесть имен? — ужаснулся Нестор.

— Все правильно, вы не ошиблись, — заверил его я.

— Иоганна, Катарина, Констанция, Мария, Магдалина, Цецилия, — по слогам произнес он, — все шесть?

— Ну, строго говоря, — уточнил я, — имен здесь только пять, потому что Магдалина — всего лишь эпитет, второе имя Марии, которая была родом из Магдалы; это двойное имя, как например Жан-Батист или Мартин-Лютер…

— Это меня не касается, — строго возразил Нестор, — по нашим правилам здесь шесть имен.

— О, я ни в коем случае не хотел бы нарушать правила, — заверил я его.

— И вы желаете дать ребенку все шесть? Они же не уместятся в формуляре!

— Мое дело — выбрать имена, — хладнокровно сообщил я, — а ваше — найти для них место. Можете записать три имени над пунктирной линией, а три — под ней.

— Да-а, — возмущенно заявил он, — вам легко говорить!

Будучи, впрочем, человеком дела, Нестор-Детописец достал из стола уставы и правила своей службы и принялся усердно их перелистывать. Он долго и нервно просматривал эти толстые тома, бросая на меня уничтожающие взгляды.

— Что ж, — произнес он некоторое время спустя, захлопывая свои своды правил, в которых с величайшими подробностями описывалась всякая никому не нужная дребедень, однако о действительно спорной ситуации в них, как всегда, нельзя было найти ни слова, и с остервенением запихивая их обратно в ящик стола, — по-видимому, количество имен уставом не ограничивается!

— Да, — ласково согласился я, — я это знаю. — Перед визитом к нему я коварно изучил этот вопрос, проконсультировавшись с опытным юристом.

— Но в таком случае, — возмутился Нестор-Детописец, и в его голосе засквозило отчаяние загнанного в угол чиновника, — вы могли бы написать тут и триста шестьдесят пять имен!..

— Ну, вот видите, — миролюбиво сказал я, — а я написал всего только шесть.

Он отшвырнул все бумаги, вскочил из-за стола и выбежал вон. Вернулся Детописец примерно через четверть часа — очевидно, он ходил советоваться с начальством — и, сев на место, опустил руку под стол. Мне уже показалось было, что он сейчас вызовет охрану, чтобы меня скрутили и увели за оскорбление должностного лица или что-нибудь в этом роде. Но это было всего лишь привычным движением конторского служащего, у которого различные формуляры разложены в разных ящиках стола, где каждый нижний выдвинут немного больше, чем верхний. Его рука, скользя вниз под действием силы тяжести, автоматически нашла нужный ящик, где лежали все документы, необходимые новорожденному, выбрала из них по одному экземпляру и раскинула передо мной на столе элегантным веером, оставляя на листах следы от влажных пальцев. Акт записи гражданского состояния начался, все шесть имен были приняты к регистрации.

— После этого, — обычно добавлял Кессель, когда утихали аплодисменты слушателей (а он, как уже говорилось, не просто рассказывал эту историю, но показывал ее в лицах, имитируя и мимику Нестора-