штормтрапу и прокрался в кубрик.
Еще и еще раз он плавал на берег, встречался с Джелькой. На четвертую ночь глухие портовые постройки удивили его пустотой, безлюдьем. Замолк жаркий, громкий, стонущий шепот парочек, не шатались праздные пьяные и непьяные люди, угасли фонарики. Только Джелька ждала его на прежнем месте. Она дрожала, прижималась к нему худым телом. «Что с тобой?» — спросил Федя. Девчонка затаила дыхание, прижалась еще крепче. И ласкала его как-то неуверенно, торопливо — точно боялась чего-то. Провожая его к воде, на вопрос: «Завтра? Тут же?» — испуганно замотала головой: «Но, но! Но, Федья, но! Бандитто!» Он похлопал ее по спине, удивляясь: «Что это с ней?» И спохватился: «Ах, ведь подарок! Чуть не забыл!» Еще днем он призадумался над тем, что девчонка портового города наверняка все-таки небескорыстна к матросу-иностранцу и надеется на вознаграждение за любовь. Рано или поздно она потребует или подарок или деньги. Что ж, после этого можно было бы и смыться — чао, бамбина! — но расстаться просто так с Джелькой Феде не позволяла совесть и… еще что-то. Что-то заставляло думать о ней, когда он днем, злой и непроспавшийся, бегал по горячему кораблю или сидел в душной артиллерийской башне. И Федя решил сделать Джельке подарок. Сначала хотел что-нибудь купить на берегу, куда снова днем ездил на катере, итальянских денег у него немного было, он выменял их через Джельку на рубли. Выбирая подарок, походил немного по магазинам и неожиданно купил для себя сандалии. И больше денег не осталось. Покупка имела для Феди свой резон: таскать через залив на голове кроме формы еще и тяжелые ботинки было хлопотным делом, а ходить ночью портовыми закоулками босиком опасно, можно запросто сделаться калекой из-за обилия битого стекла. А рассадишь ногу — как доберешься обратно? И остаться нельзя — может получиться трибунальное дело, товарищ старшина. Так что сандалии, что ни говори, были необходимы. Но как же теперь быть с подарком для Джельки? У Феди имелась в наличии только одна вещь, которую можно было признать ценной, и то с натяжкой. Перламутровые, из одного набора, портсигар и зажигалка в алом бархатном расшитом бисером чехольчике. Портсигар и зажигалку ему подарил демобилизовавшийся друг на прощание — сам он привез их из дальнего похода, из Индонезии. А чехольчик вышила мать, когда Федя приезжал в отпуск. Зажигалка была не совсем приличная рисунком, и Федя ее оставил себе, портсигар же в чехольчике решил подарить Джельсомине. С одной стороны, конечно, выходило не совсем ладно: зачем девчонке портсигар? С другой — не дарить же пустой чехольчик… А больше ничего нет.
Он достал из кармана клешей портсигар в чехольчике и отдал Джельсомине: «Джелька, презент!» Она осмотрела подарок в слабых бликах волн, отражающих идущий от города свет, тихо и счастливо засмеялась. Федя тем временем собрал свою амуницию, подтянул ремнем к голове и, готовясь идти в воду, поцеловав Джельку, сказал: «Чао, бамбина!» — «Чао, ма-рино!» — «Завтра — здесь!» — Он указал на гору старых ящиков, из-за которых они только что вышли. Джелька изменилась лицом, топнула ногой, ударила Федю в грудь маленькими сухими кулачками, крикнула: «Но! Но!» — и тут же испуганно зажала рот ладошкой. «Как хочешь!» — Он пожал плечами и пошел в воду. Оглянувшись, увидал, что подруга плачет. И когда плыл, долго еще видел ее: сначала она стояла лицом к морю, а потом медленно пошла за ящики. «Что за чепуха? Взяла заревела… Может, я мало дал ей? Мало, конечно… Подумаешь, портсигар. Нужен он ей. Ну так ведь я простой матрос, это она тоже должна понимать…» — таковы были Федины мысли. И он решил не видеть больше Джельку, жадную портовую шлюшку. Не плавать к ней ночами, не совершать поступков, чреватых в случае обнаружения ужасными последствиями для военного человека. От этой мысли ему было легче днем и вечером, даже исчезла прежняя сонливость, он почувствовал себя свободным и независимым. Так же легко и свободно он ощущал себя после отбоя, забравшись на свою койку в предвкушении хорошего, долгого сна. Он и правда проспал почти два часа. И проснулся от раздавшихся в голове сирены и топота — как будто на корабле сыграли боевую тревогу. Вскинулся на койке, но в кубрике было тихо, матросы спали, и корабль тоже спал, зыбко врезанный в теплую воду. Федя встал на ноги, нашел под койкой фланельку, брюки, сгреб их и тихо шмыгнул на палубу. По штормтрапу спустился в шлюпку и скользнул из нее в воду.
Он плыл четко к тому месту, где обычно встречала его Джельсомина. Но на этот раз ее не было видно на молу. Федя вышел из воды, огляделся, снял с головы форму, пошел к горе ящиков. Странная, непривычная тишина висела над припортовой территорией. С одной стороны горы часть ящиков раскидали предприимчивые влюбленные, и образовалась небольшая уютная площадочка. Джелька может ждать его и здесь. Из-за ящиков Федя осторожно заглянул на площадку. Сначала ему показалось, что там никого нет, однако, приглядевшись внимательнее, заметил, что в глубине что-то белеет. Потом глаза привыкли к царящей там тьме, и вырисовалось лежащее тело, скорей всего женское, судя по обнаженным ногам. Федя затаил дыхание. В это время сдвинулся под чьим-то неосторожным движением ящик рядом, матрос отпрянул — и вовремя, ибо в следующее мгновение страшный удар обрушился на его плечо. К счастью, задело его только скользом, и чем его ударили, Федя так и не понял, кажется, железным прутом. Вскрикнув и крутанувшись пару раз вокруг себя, Федя влетел на середину площадки. И сразу же увидал своего противника. Невысокий, с мощной, непропорционально телу развитой грудью и длинными руками, он враскоряку двигался на Гильмуллина. Дышал хрипло, глубоко, с хрюканьем. В одной руке у него была палка — видно, та самая, железная, в другой Федя разглядел нож. Сжавшись, как на ринге, выставив вперед руку со скомканной одеждой, он легкими, мелкими шагами стал отступать назад, — только так можно было уклониться от резких выпадов, которые делал ночной враг.
В момент Федины страх и удивление исчезли, сгинули внезапно, сменились расчетливой яростью. «Держись, гадюка, шпана береговая!» Вдруг согнувшись и вытянув руку с одеждой, он нырнул в сторону от того места, где поблескивал нож, и почувствовал, как лезвие вошло в ком, небольно оцарапав кисть. Ребром другой ладони он ударил по руке, держащей палку. Не дожидаясь, когда враг освободит нож от тряпок, Федя бросил их и сильным, отработанным в драках кинжальным ударом приложился к челюсти нападавшего. Сначала стукнул об землю железный прут и отскочил в темноту. Мелькнув белым пятном лица с разинутым в крике ртом, Федин противник опрокинулся назад. Осекся, хрипанул — и замолк. Замолк слишком внезапно. Федя присел рядом с ним на корточки, потряс голову, обхватив щеки пальцами. Ни звука, ни движения. Тогда матрос стал шарить по площадке, искать стянутую ремнем одежду. Нашел, развернул и вынул из брюк зажигалку с перламутровой оправой. Зажег ее над лицом лежащего человека. Оно теперь совсем не было страшным, видно, таким только показалось Феде в темноте. Короткий бобрик, невысокий лоб, тяжелый подбородок. Открытые глаза… Гильмуллин взял запястье — пульс не прощупывался. Что такое? И тут он увидел рядом с головой лежащего разломанный ящик, и догадка так обожгла его, что Федя схватился за сердце. Видно, падая, враг его ударился головой об острый угол ящика. Ну, точно. Вот ранка на самом виске. Странные, большие тени от огня зажигалки метались кругом, искажали очертания ящиков, лицо мертвеца… Федя встал, прижал к губам руку с немного кровоточащей раной. Еще болело место, куда пришелся удар палкой, и содранная кожа на плече. Что ж, для него это был честный бой, ему не в чем себя упрекнуть. Это тот, поверженный сейчас, напал на него подло, из тьмы, с оружием в обеих руках. Надо только скорее мотать отсюда, вот что. И тут он вспомнил, что еще одно совсем упустил из виду, распаленный схваткой. Ведь он видел кого-то на земле в глубине площадки… Подняв зажигалку, Федя пошел туда. Шагал он уже очень осторожно, скрадывая шаги, словно боялся, что его кто-нибудь услышит.
Там, в глубине, лежала на боку Джелька. Федя повернул ее лицом к себе, и она укоризненно заглянула ему в глаза. Он прикрыл ей веки. Руки ее были вытянуты вдоль тела, будто она продолжала защищать свои бедра, свои голые ноги. Рядом с ней лежал выроненный Федин подарок — портсигар в расшитом бисером чехольчике. Матрос присел рядом, одернул ей платье, и — подбородок его круто повело на сторону, в глазах защипало. Он понял все: и непривычную тишину припортовых закоулков в последние две ночи, и Джелькин испуг, когда он сказал, чтобы она приходила сегодняшней ночью на место их свиданий. Как же она ждала его, если смогла перебороть себя, пойти на это вымершее внезапно, меченное людским страхом место! «Но, но, Федья! Бандитто!» Пошла — и попалась в чужие, не знающие жалости руки. Джелька, Джелька, Джельсомина… Словно окаменев, он сидел возле нее часа три, пока еле заметное изменение в небесной окраске не напомнило: пора плыть обратно! Федя вытер слезы с ресниц, поцеловал Джелькино лицо и поднялся на ноги. Свой подарок — чехол с портсигаром — он сначала положил Джельке на грудь. Затем, уже опоминаясь и приходя в себя, подумал: это ведь не женская безделушка, не могут ли использовать чехол с портсигаром как улику, не разыщут ли по ней его самого, старшину второй статьи с советского эсминца «Разительный», Файзуллу Гильмуллина? Если станут искать на кораблях, такое вполне может случиться: на «Разительном» Федин портсигар в чехольчике знали многие ребята. Да и офицерам он
