1. Пятигорск, дом Чиллева
Крыльцо в четыре ступеньки, ведущее на маленькую терраску,– дом Чиляева вообще весьма мал. Сад, солнечный день, черешни, вишни, птицы поют.
На ступеньке сидит человек с опухшим от слез лицом, убитый горем, – он и теперь плачет. Это дядька и камердинер Лермонтова Соколов, тарханский дворовый человек. Ему под сорок, но выглядит он стариком. Одежда его в беспорядке, волосы и бакенбарды свалялись.
Перед ним стоит босая хозяйская девочка, в длинном платье и платочке, ест вишни, смотрит жалостно.
В открытую дверь дома неясно доносятся голоса; один из присутствующих там офицеров выходит на террасу выбить трубку и вновь скрывается.
Девочка. Дяденька, а сказывают, не чечены твово барина-то убили?
Соколов. Барина-то? Убили, дитятко, убили!.. Господи! (Плачет.) Кабы чечены! И чечена не дождалися – сами управилися! (Плачет.) Ходил, пил, ел! Мишенька-то его все: Мартыш, Мартыш! Вот тебе и Мартыш!.. Господи, как же бабушке-то скажем, как барыне-то на глаза? В пыли ползти… Не уберег, скажет, Андрюшка, как же не уберег-то, окаянный?…
Девочка. Военных завсегда убивают, ты не плачь!
Соколов (не слыша). А где ж уберечь? Сам всюю жизнь на рожно, всюю поперек.
Девочка. У нашей Марьи тож сына Акима в весну убили, она слезьми-то ослепла. Ты не плачь.
Соколов. Барина не уберег Андрюшка, не уберег! И мне б, дитятко, темпу стать! Глаза на свет-то на бел не глядят! За что ж зло-то такое, господи? Пулями зло летит-то, как убережешь-то?…
Пауза, и в нее осторожно вступают два голоса
Первый принадлежит принимающему информацию, второй – передающему ее. Первый голос начальственный, второй – быстрый, услужливый голос филёра. Впредь мы все время будем слышать этот жандармский комментарий, изменятся, повышаясь, лишь ранги и звания обладателей голосов.
Второй. Это, вашество, Андрей Иванов Соколов, дворовый человек, камердин убиенного…
Первый. Усопшего.
Второй. Так точно, усопшего. Нянька его, дядька, простой человек, интереса имеет мало. Убивается день и ночь, не спит, бродит. Окромя его, погибший…
Первый. Усопший.
Второй. Так точно, усопший, имел конюха Ивана Вертюкова, повара своего и нанятого слугу Христофора, гурийца, из местных. Жили широко, открыто, стол держали дома, все вроде весело, дружно, ссор не слыхать было. Разговоры, натурально, имелись вольные…
Первый. То-то что вольные…
Пока идет этот разговор, у крыльца появляются двое военных, полковник и подполковник. Соколов встает им навстречу, девочка отходит в сторону. Один из военных изящен, подвижен, нервен, другой чуть тучноват, сед, держится, однако, довольно изысканно, статно. Обоим жарко.
Второй. Это, вашество, подполковник Пушкин, Лев Сергеевич, брат известного сочинителя, – имел много общения с усопшим…
Первый. Как похода нет – все в Пятигорск! Откуда болезней наберут!
Второй…А это полковник Голицын, командующий кавалерией на левом фланге линии. Ермоловец, вашество, шумный человек. Представлял Лермонтова к золотому оружию, приятельствовал. Перед самым, однако, дуэлем имели размолвку: по случаю устройства увеселения восьмого июля, которому душой был Лермантов…
Первый. Довеселились.
Второй (несколько робко, но не в силах удержаться). Красота была отменная, фонари, танцы, ужин накрыт в гроте Дианы, Лермантов с мадмезелью Мусиной-Пушкиной, а также…
Первый. Вот-вот, все удовольствий ищут! Дианы, понимаешь… Не части!..
Пушкин. Все плачет дядька… Плачь, старый, плачь, вся Россия заплачет, как узнает… Есть кто? Поди скажи: Голицын с Пушкиным… (Голицыну.) Говорят, не ожидали похорон таких, третий день опомниться не могут, даже у генеральши языки прикусили, оставили Мишеля грязью поливать…
Голицын (чуть оглянувшись). Ну уж, оставили! Генеральша Мерлини – мразь, о ней вся правда впереди… Ихний кружок два месяца на него шипел за насмешки да эпиграммы…
Соколов (бормочет). Как не плакать! Не уберегли… (Приглашает проходить.) Просим. Цельный день народ.
Пушкин. У нас уберегут! Если только в крепость посадят, – там, гляди, спасешься. (Смеется своей шутке.) Как спасся? – В крепость посадили. (Смеется.)
Голицын (оглядываясь). Полно, Лев Сергеич! Весь Пятигорск – жандарм на жандарме, по бульвару – на каждой скамейке голубой мундир. А один – сам видел, вот крест – «Княжну
