Джо Беверли
Тайна леди
Глава 1
Нечасто услышишь сыпавшую проклятиями монахиню.
Робин Фицвитри, граф Хантерсдаун, заканчивал есть, сидя за столиком у окна, и поэтому хорошо видел женщину в каретном дворе. Вне всяких сомнений, это была монашка.
Женщина стояла под внешней галереей, из которой можно было пройти к спальням на втором этаже. Простое платье подвязано веревкой, темное покрывало на голове ниспадает на спину. С пояса свисают деревянные четки, на ногах, возможно, сандалии. Она стояла, повернувшись к нему спиной, но он подумал, что она, возможно, молода.
– Maledizione![1] – взорвалась она.
Итальянка?
Комок шерсти, прозванный Кокеткой, наконец-то оказался полезным. Папильон поставил лапки на подоконник, чтобы посмотреть, что вызвало такой шум. Пушистый хвост махнул Робина по подбородку, и Робин отклонился вправо.
Да, определенно монашка. Что, подумал Робин с растущим удовольствием, делает итальянская монашка на севере Франции, поминая дьявола, ни больше ни меньше?
– Итак, сэр, мы едем дальше?
Робин снова повернулся к Пауику, своему средних лет слуге-англичанину, который сидел напротив него за столом рядом с Фонтейном, его молодым камердинером-французом. Пауик был квадратный и обветренный; Фонтейн – худой и бледный. Они были так же не похожи по натуре, как и внешне, но каждый по-своему подходил Робину.
Едем дальше? Ах да, они обсуждали, взять ли здесь комнаты на ночь или поспешить дальше, в Булонь и Англию.
– Сам не знаю, – ответил Робин.
– Только что пробило три, сэр, – попытался убедить графа Пауик. – В это время года до наступления темноты еще предостаточно времени, так что можно ехать.
– Но гроза превратит дороги в месиво! – воскликнул Фонтейн. – Мы можем застрять.
Возможно, Фонтейн прав, но он хотел как можно дольше задержаться во Франции. Высоким жалованьем и множеством привилегий Робин уговорил камердинера оставить службу у принца, но даже через три года Фонтейн содрогался от каждого возвращения в Англию. Пауик же, служивший Робину двадцать лет, постоянно ворчал, когда они находились во Франции.
– Подумайте, сколько народу только что приехало, – сказал Пауик, разыгрывая очень сильную карту.
Перегруженный берлин[2] совсем недавно вкатился, раскачиваясь, во двор, и из него выгрузилась куча ревущих детей, за которыми поспешила пронзительно кричавшая мамаша. Все они протопали вверх по внешней лестнице, а сейчас разгружали их багаж. Они должны были остаться на ночь, дети все еще ревели, а мамаша все так же пронзительно кричала.
Англичане могли пожелать завязать с ним знакомство. Робин был человеком общительным, но тщательно подбирал себе компанию. Грохот и яростный визг должны были все решить, но он снова выглянул наружу. Его матушка часто говорила, что любопытство его погубит, но тут уже ничего не поделаешь. Такова его натура.
– Ты согласна, не так ли? – спросил Робин. Кокетка дернула своими огромными ушами и завиляла пушистым хвостом.
– Согласна, что мы должны уехать? – спросил Пауик.
– Согласна, что мы должны остаться? – спросил Фонтейн.
– Согласна, что нам следует разведать, что там снаружи, – ответил Робин, беря собаку на руки и вставая. – Пойду взгляну, что там за погода, и попрошу совета у местных.
С этими словами он направился на улицу, засунув Кокетку в большой карман пальто, где она, видимо, чувствовала себя очень уютно. Робину тоже очень нравилось удобно одеваться для путешествия, поскольку теперь в моде были облегающие сюртуки без больших карманов.
Робин подошел к молчащей фигуре, обдумывая, на каком языке заговорить. Его итальянский был всего лишь сносным, а вот французский – идеальным, к тому же они были во Франции.
– Могу я помочь вам, сестра? – спросил он по-французски. Она резко обернулась, и у него перехватило дыхание. Монахиня оказалась поразительно красива. Тугой белый чепец, который она носила под серым покрывалом, опускался почти до бровей. Узкая полоска ткани доходила до подбородка, где завязывалась, придавая лицу форму сердца. Какой чокнутый епископ придумал этот чепец? Несомненно, никакая мать- настоятельница не сделала бы этого.
Монашка была бледна, что обычно в монастыре, но ее кожа сияла здоровьем. Нос у нее был прямой, с крошечными ямочками над ноздрями, а губы…
Робин вздохнул. Такие губы созданы для поцелуев! Ей было лет двадцать, не больше.
Она сжала губы в тонкую линию.
– Благодарю вас, месье, но мне не нужна помощь. – Монахиня отвернулась.
Хороший французский, но не носителя языка, а ругаются люди обычно на родном языке. Итальянка наверняка. Какого дьявола итальянская монахиня делает на севере Франции, к тому же одна?
