Пока пришлось заниматься врачеванием изрядной раны, оставленной Эйрику мечом германца, отец Целестин гадал, что же привело Гуннара в такой экстаз. Ну про бьёрсерков он и раньше слыхал, и говаривали, что перед битвой жрут они какую-то гадость. Это не в мешочке ли, что у Гуннара на шее висит, секрет кроется? Надо взглянуть будет. Где же такое видано, чтобы человек, едва в себя пришедший, побил противника куда как более сильного?! Да и выглядит Гуннар сейчас странно – зрачок узкий, пот льётся, слюна течёт. И что интересно, все зубы на месте, хоть и на щите Эйриковом отметины глубокие остались. Дела...
– Ну, что там с нашим героем? – спросил монаха Торир, когда тот прибыл перекусить. От всех волнений сегодняшнего дня у отца Целестина разыгрался небывалый аппетит.
– Вот, глянь-ка. – Он протянул вымазанную жиром ладонь, на которой лежал кошель, висевший у Гуннара на шее.
Внутри мешочка оказались невзрачные серо-зелёные крошки, похожие на высушенный и мелко накрошенный мох.
– Что это, по-твоему?
– Ума не приложу. – И отец Целестин сделал очередную глупость. Забрав мешочек у Торира, он сунул в него палец и слизнул налипшие комочки. Издав чмокающие звуки языком, монах поднял глаза на конунга: – Совершенно неизвестный мне вкус. Странный состав...
И вот тут-то всё поплыло у него перед глазами.
Очнулся монах оттого, что по подбородку потекла горячая жидкость. Рядом на корточках сидели Торир, Видгар и Гуннар, а Сигню пыталась напоить его чем-то отдалённо напоминавшем отвар дубовой коры.
– Фу, хвала Одину! – выдохнул конунг. – Пришёл в себя.
Голова у отца Целестина трещала нещадно, будто с похмелья, побаливал живот, и вообще чувствовал он себя на удивление отвратно.
– Что... хм... что случилось? – Даже говорить было трудно.
– Это попробовал? – подал голос германец, показывая свой кошель.
– Угу.
– Ну и дурак. Скажи спасибо, что живой остался. Ты хоть помнишь, чего натворил?
Судя по лицам, монах понял, что натворил он многое. Когда Торир обрисовал ему, что же произошло, отец Целестин не знал, куда себя девать со стыда. Мало того что перво-наперво он кинулся на конунга, пытаясь выкинуть Торира в море, едва только не сломал рулевое весло, и когда примчались самые дюжие дружинники вязать его, расшвырял, как щенков, почти десяток далеко не слабых мужчин и вдобавок выдрал Винги почти всю бороду, вцепившись в неё как клещ. Потом святой отец, вырвавшись из цепких рук могучих хирдманов, ринулся на нос ладьи и, брызгая слюной, начал невнятно кричать что-то о спасении души, геенне огненной да чистилище. Сигню, не понимавшая, в чём причина внезапно охватившего её наставника безумия, и впрямь подумала о том, что отец Целестин повредился рассудком. В общем, повязали его с трудом. Даже будучи спелёнутым, как дитя, монах продолжал бессвязно бормотать, цитировать строки из Писания, которые почему-то время от времени перемежал выдержками из саги о драконе Фафнире. Утихомирился отец Целестин не скоро, и вот уж сутки лежал он без сознания...
– В следующий раз, когда руки чесаться будут, лучше мне скажи, – посоветовал Гуннар. – Я их тебе быстро... почешу. Нельзя это зелье непривычному потреблять. Я и сам-то иногда побаиваюсь, а уж тебе-то куда?
Как в последующие дни, окончательно выздоровев, ни приставал отец Целестин к Гуннару с расспросами о странном порошке, ничего добиться не смог.
На десятый день плавания всем было сказано смотреть в оба – Исландия уже где-то рядом. Торир подозревал, что их отнесло чуть севернее, чем следовало бы, и точно, на утро одиннадцатого дня Видгар сумел углядеть в голубой дымке к югу землю. Когда подошли ближе, то увидели, что это был совсем небольшой голый островок с ещё не стаявшим снегом.
– Видать, ночью берега Исландии проморгали, – решил Торир. – Слыхал я об этом острове. Большая земля должна к югу быть. По волнам видно. Да и птицы в ту сторону направляются. И зверь морской.
Монах глянул за борт, и точно: несколько небольших тюленей виднелись по правому борту. Морские твари плыли у самой поверхности воды, забирая к югу. Прав конунг – недалеко Исландия. Отец Целестин всегда удивлялся потрясающему умению норманнов определить направление или местонахождение корабля по мельчайшим приметам – по виду и цвету волн, направлению течения, ветру, тёплый он или холодный...
– А ну, бездельники, за вёсла беритесь, нам теперь парус не в помощь! – гаркнул Торир. – Теперь ещё только Скага-фьорд найти, и, считай, приехали!
– А что там, в этом Скага-фьорде? – спросил отец Целестин, наблюдая, как сворачивают парус. Застоявшиеся дружинники уже разбирали вёсла и устраивались на скамьях у бортов.
– Там... там знакомец мой старый, Хёгни Ингвиссон, зимнюю стоянку держит. Посёлок куда как меньше Вадхейма будет, да и кораблей у него всего пара. Ну да ничего, на пяток дней задержимся, а там видно будет. Мы с этим Хёгни вместе на Вормс ходили лет десять назад. Заодно и порасспросим кое о чём, он тут уже не первый год зимует. Если что необычное в землях исландских есть, всяко знать даст.
Пятнадцать пар вёсел разом опустились в воду. Как Торир и предсказывал, пустынные холмистые берега Исландии показались часа через два, и, ориентируясь по каким-то одному ему ясным приметам, конунг направил кнорр на запад, вдоль берега. По его словам, вход в Скага-фьорд должен был быть не очень далеко. Они миновали узкий, глубоко вдающийся в глубь земли залив, называвшийся Эйя-фьорд, и наконец, обогнув два небольших полуострова, конунг развернул корабль чётко на юг, в открывшийся широкий проход, стараясь держаться ближе к западному побережью. Это и был Скага-фьорд.
Отец Целестин, закутавшись в плащ, грустно смотрел на новую землю, проплывавшую перед его глазами. Да, если уж покрытая лесами южная Норвегия казалась ему унылой и холодной, то что говорить об Исландии? Чёрные крутые холмы с едва заметной растительностью, снег лежит совсем таянием не тронутый. Холод собачий опять же. И как тут только люди живут?
Впрочем, это не северные берега, а остров, как Торир говорил – довольно большой. Может, тут и повеселее места есть.
О деревянные борта ладьи постукивали плававшие в изобилии по фьорду небольшие льдины, промозглый ветер с острова продувал самую тёплую одежду, а ясное с утра небо начало затягиваться грязно-серыми тучами. И вот уже закружился снежок.
– Вон поглядите, огонь! – заорал Эйрик, стоявший на носу. После стычки с германцем сидеть на вёслах ему было тяжеловато. Он указывал куда-то вперёд и вправо, и точно, там, на спускавшемся к воде пологом склоне, виднелись какие-то строения и поблёскивали в предвечернем сумраке редкие огоньки. У берега, как и в Вадхейме, вытянутые на сушу, стояли два узких, длинных дракара.
Спустя совсем немного «Звезда Запада» ткнулась носом в прибрежную гальку, зашуршавшую под днищем корабля. Вот и Исландия.
Их тоже увидели. На берег высыпали несколько десятков вооружённых мужчин – это воинство выглядело хоть и немногочисленным, но угрожающим. Хорошо, хоть предусмотрительный Торир распорядился снять щиты с бортов в знак добрых намерений. Сам конунг вместе с Видгаром и Олафом, дав распоряжение пока всем сидеть на месте, спрыгнул с кнорра на землю и поднял руку, сняв шлем.
– Я конунг Вадхейма Торир из Норвегии, пришёл в Скага-фьорд с миром! – прокричал он, но на случай чего от корабля отходить не стал. – Я хочу говорить с вашим конунгом Хёгни. Где он?
Из толпы вышел высоченный седой человек, а за ним ещё двое, и все направились к Ториру. Все в шлемах и при оружии.
– Кто называет себя Ториром из Вадхейма? – спросил седой. – Я Хёгни Ингвиссон.
Тут, разглядев, кто перед ним стоит, Хёгни сам сбросил свой шлем и, бросившись к Ториру, обнял его:
– Во имя Асов, это ты! Какие боги занесли тебя сюда, Торир?! Что ты ищешь в Исландии?
– А ты что, волк старый, думал, я забыл, как ты звал меня к себе ещё тогда, когда мы франков на Рейне за мошну щупали? – посмеиваясь, ответил Торир, хлопая Хёгни по плечу. – Примешь меня с дружиной деньков на пять? Да и разговор к тебе есть...
– Это ты что, только для разговору до Исландии добрался? – хитро прищурился Хёгни. – Небось на Рим
