идти собрался да меня с собой звать хочешь? Впрочем, что это я? Зови своих, у нас и отдых, и пищу найдёте. Конунгу Вадхейма и людям его ни в чём отказу от нас не будет. – Хёгни обернулся и махнул своим рукой, крикнув: – Принимайте гостей из славного Вадхейма!
Теперь, когда последние подозрения рассеялись, воины Хёгни опустили луки, и встреча с ними оказалась на редкость тёплой. Было как раз время прилива, и, молодецки ухая, хозяева помогли вадхеймцам наполовину втянуть корабль на берег и привязать пеньковыми верёвками ко вбитым глубоко в песок и гальку столбам. Затем гостей разобрали по домам, отдыхать.
Посёлок и на деле оказался небольшим – полтора десятка длинных домов, в каждом, как водится, жило по нескольку семей. К домам лепились косые, крытые соломой строения для скота, хранилища сена и зерна, маленькие кузни. Никакой ограды вокруг поселения не было, а отец Целестин и вовсе был в удивлении, откуда взялось дерево даже для жилья на этой, казалось, абсолютно безжизненной земле. Жило в Скага- фьорде немногим более двухсот человек – выходцев из Норвегии, устроивших колонию здесь около двадцати лет назад. Из разговоров Хёгни стало известно, что житьё в Исландии трудное – снег сходил только в июне—июле, хлеб здешняя земля не родила, посему приходилось привозить его с востока, а в голодные годы так и мхом питаться. Но вот чего много, так это рыбы, зверя морского да птиц. Сын Хёгни, Гудмунд, с гордостью показал Ториру клыки морских чудовищ, водившихся во фьордах, – зубы длиной с человечью руку.
В громадном каменном очаге шипел торф, булькал котёл с пивом, и отогревшийся отец Целестин пребывал в полнейшем блаженстве. Безусловно, дом у местного конунга куда попроще Торирова, но гостеприимством он превзошёл, по мнению монаха, даже византийцев. Всё, что имелось в доме, было выставлено на стол, пива наварено на целую армию, развлекал гостей старик скальд из трэлей, прекрасно игравший на простеньких гуслях.
Обнаглевший Гуннар увязался вместе с конунгом и теперь, окосев от неумеренного потребления хмельного напитка, приставал к молодой рабыне, даже на терпимый взгляд отца Целестина страшной как смертный грех. Монах, краем глаза понаблюдав за этой парой, пришёл к выводу, что, видимо, утром у девицы всё седалище окажется в синяках, а если молодого германца не приструнить, то, похоже, к следующей зиме в доме у Хёгни будет пополнение... А, да ну его, этого Гуннара.
«Дикие нравы. – Мысли отца Целестина текли медленно и лениво, а в голове шум от пива испитого образовался. – И чего они к Асам своим прицепились? Ну не мерзко ли перед истуканами на коленях валяться, вопить голосами дикими да жертвы каменным идолищам кровавые приносить? Нет чтобы в храм Божий войти, благодати Господней душу открыть, преклонить колени перед алтарём да в молитвы погрузиться... Исповедаться, обратно же и святых тайн приобщиться средь курений ладанных. Нет, не понимают норманны, что они теряют, к каким благам возведёт их житие Вера Истинная, к вечному спасению, но не к погибели души приведёт...»
В полудрёме монах уже видел возведённые на землях исландских храмы Божие и богатые монастыри с братией благочестивой, крестные ходы на Пасху да мирных и набожных норманнов, собирающихся на святую мессу по звону колокольному. Благолепие!..
Отца Целестина аж передёрнуло. Что ещё за безобразие? Все святые, Гуннар с перепою песни голосить сподобился!
А Гуннар, германский акцент которого усилился чрезмерно, одной рукой обняв рабыню, а в другой держа кубок, продолжал, ничуть не обращая внимания на вытаращенные глаза монаха:
Вот тебе и благолепие...
Исполнив следующий куплет, повествовавший о завершении сей истории где-то месяцев через девять, славный воин дружины Торировой заглотил содержимое кубка и, не выдержав последствий безудержного возлияния, рухнул под стол. Девица была разочарована.
– Хороший парень, – одобрительно улыбнулся Хёгни, глядя в ту сторону, – чтит хозяйское гостеприимство.
Отца Целестина едва не стошнило.
Время наступило позднее. За стенами выл на разные голоса ветер, то стихая, то ударяя ураганными порывами. Даже самые стойкие бражники потихоньку угомонились и залегли спать, расположившись на скамьях, а то и запросто на полу, устланном грязной соломой. Теплился очаг, на стене, увешанной оружием, плевались искрами два факела, а конунг Торир и Хёгни, Видгар, Сигню, отец Целестин и старший сын хозяина дома Гудмунд устроили небольшой совет, стараясь говорить потише.
– Ну и ну! – ахал Хёгни, слушая рассказ Торира о событиях в Вадхейме.
Торир не стал скрывать ничего: ни историю с лесными духами, ни явление Эйреми Великого. Поведал и о странностях своего наследника, так что теперь Хёгни и Гудмунд поглядывали на Видгара с некоторой опаской. Особый интерес вызвали слова Хельги Старого и Гладсхейма, касаемые Исландии, якобы бывшей земли бога-великана. Отец Целестин же ещё раз, во всех подробностях, пересказал свой сон.
– Что скажешь, Хёгни? Ты тут давно живёшь, не примечал ли ничего необычного, что на след бы нас навело? – спросил Торир. Хёгни потёр бороду, и отец Целестин готов был поклясться спасением души, что в глазах конунга Скага-фьорда плеснулся страх. Чуть погодя он проговорил:
– Было тут тоже много всякого, Торир. И люди у меня без следа пропадали, и жуть всякая зимними ночами виделась... Скажу тебе, что точно вам эти самые айфар говорили – нечистое тут место, особо ежели на пустоши каменные податься, к югу и востоку отсюда. День до них пешком идти нужно. Уж не желаешь ли сам туда отправиться?
– Да надо бы.
– Слушай, а может, не стоит нос туда совать? – встрял Видгар. – Пропадём ведь. Ежели уж сам Один отсоветовал да сказал, что силы побороть тамошних тварей даже у него самого не хватит, то что уж про нас речи вести?
– Сын твой дело говорит, – кивнул Гудмунд, а Хёгни продолжил:
– Днём ещё куда ни шло, а в ночь что делать будешь? Сам я раз видал ётуна, из тамошних щелей выбравшегося, – локтей десять ростом будет да словно огнём весь горит. Я тогда на птицу ходил, к вечеру дело было, осенью. Солнце село уже, ну, думаю, заночевать в скалах придётся. Чувствую, земля затряслась, и потом сам
– А сюда они приходят? – дрожащим голосом спросила Сигню, сжимая кинжал, словно боясь, что злобный ётун вот сейчас и ворвётся в дом конунга.
– Нет, дочка, они людей сторонятся, но если сам забрался в угодья ихние – спуску не дадут. Три зимы назад похвалялся один дружинник мой, что великана зарубит, да по пьяному делу и пошёл в пустоши. Сгинул. А воин был, между прочим, доблестный. Ничего ты там, Торир, не найдёшь, кроме погибели.
– Ладно, это завтра решим. А что о землях западных скажешь? Знаешь ли ты чего о них да сколько дней добираться по морю?
– Слыхал. Плавал на запад даже. В шести днях с попутным ветром будет большая земля, остров, наверное. А после него ещё дня три-четыре, и на те земли, о которых ты говоришь, наткнёшься. Говаривали, что род Хейдрека Рыжебородого туда подался, как из Норвегии его изгнали. Не скажу точно, не бывал – не видел.
«Точно, точно! Было такое! Этот Хейдрек со всеми родичами королю Датскому присягу не принёс и на шести кораблях в океан ушёл от гнева датского пять лет назад! Нешто и в самом деле в тех краях норманны обосновались? – вспомнил отец Целестин. – Эх, поспать бы сейчас, а утром все дела решать. Что, днём не наговориться? Ещё и ётуны эти чёртовы... А ну как эдакая тварь пригрезится?»
Словно подслушав его мысли, Хёгни шлепнул ладонью по столу и поднялся со скамьи:
– Будет на сегодня. Зови меня с рассветом, конунг Торир из Вадхейма, тогда и подумаем, чем ещё помочь тебе смогу. А сейчас – вкушайте отдых, гости.
И Хёгни, оставив сотрапезников, удалился в свою часть дома вместе с сыном. Торир и Видгар устроились спать на полу, предоставив скамьи Сигню и отцу Целестину. Монах, расстелив накидку и сунув под голову свой мешок, осмотрел ложе и признал его вполне пристойным. Надоело спать под палубой
