она? Рассказывай! Немедленно все мне рассказывай!
Он хватает меня за отвороты халатика, махровая ткань не выдерживает напора, халатик распахивается, предъявляя… Слава Богу! Хоть это заставляет его заткнуться!
– Я все тебе расскажу про нее. Ты долго ждал. Подожди еще двадцать минут. Я приму душ, почищу зубы, подкрашу губки, мы усядемся в «Фердыщенко», и по дороге я поведаю тебе историю про железную маску или… как тебе будет угодно!
– Какую еще маску?! Куда мы поедем?!
– Двадцать минут. Тест на терпение, важное свойство героя.
Я бросаю ему кусочек сахара и, пока он рефлекторно ловит, исчезаю в ванной.
Что поделаешь! Я снова обманула его! Душ, зубы и губки заняли у меня недобрых полчаса! Когда я вернулась в кухню при полном параде, в джинсах, ярко-красном блейзере и в перчатках цвета буковицы, он перешел в третью фазу познания – руки стиснуты в кулаки, костяшки пальцев побелели, шея напряжена, как у штангиста, а в глазах – недоумение, спрыснутое влагой.
– Все! Уходим! Я должна показать тебе кое-что.
– Что еще? – бросает он смертельно усталым голосом.
– Свое доверие.
Теперь он молча встает и выходит за мной.
По дороге обстоятельно, благодаря утренним заторам, рассказываю итальянскую эпопею с превращением провинциальной принцессы Людмилы Борисовой в поп-звезду Белку. Он сидит потерянный, слушает молча. Бедняга! Ему кажется, что все его предали и грубо использовали. Ух! Вспоминаю фразу старика Миллера «…меня не смущает, когда другой человек беззастенчиво пользуется мной. Пусть. Для меня важнее быть рядом, чтобы иметь возможность поймать момент и воспользоваться им». Он не задает вопросы. И я начинаю пугаться, а вдруг он в эту секунду, острейшим душевным лазером, вырезает из памяти такие чудесные, свежие, прохладные образы своей влюбленности, ее друзей и тех дней собственной молодости, когда эта влюбленность превращала его существование во что-то, похожее на жизнь?
Нет, вроде встрепенулся, открыл рот:
– Давно хотел тебя спросить…
– Отвечу на любой вопрос.
– Почему вы все время говорите «Жы-Шы»?
– Ха! Это Лютый выдумал года два назад. Называется «Подрыв национальной идеи». Мы не мелочимся.
– Почему – подрыв?
– Потому что – нарушение первого и главного правила русского языка. А у нашего народа не может быть другой пристойной национальной идеи, кроме русского языка.
– А зачем подрывать?
– Ух! Чтобы не спать. Чтоб каждый раз строить заново. Каждый день… Чтобы думать.
– Сайт надо делать, – спокойно продолжает он, будто не слыша меня, уставившись в одну точку на ветровом стекле.
– Мы собираемся. Литерные. ру.
– Без сайта нельзя. Пусть все, кто захочет, подвигами делятся.
Он продолжает говорить монотонно и отстраненно, как зомби. Мне снова становится страшно за него.
Я никогда не успеваю испугаться по-настоящему – каждый раз приходит пора парковаться. Рельсо- шпально-складской микрорайон совсем, кстати, близко к центру столицы. Мы выгружаемся у монументальной серо-бетонной «шайбы», напоминающей недостроенную обсерваторию, при условии, что стройка началась лет сто назад.
– Знакомься, – я киваю на «шайбу», – пиратские склады. То есть были пиратскими месяц назад. Пиратов разоблачили, посадили, а домишко – временно гостеприимен.
Мы обходим здание по кругу, и я выстукиваю условленную морзянку по горбатой двери из металла, грубо заляпанного черной краской.
– А смысл? – раздается приглушенный голос с той стороны.
– Тараканы учат смирению. – Я с трудом сдерживаю хохот, глядя на вытянутое лицо папарацци, когда он слушает наш обмен сегодняшними паролями.
Дверь скрипит, как столетняя старуха, приотворяется, и в щель просовывается заспанная физиономия Никитоса.
– С кем приперлась? – дружески приветствует он.
– Отпирай. Это твой новый друг.
Они поладят. Чую пирсингом. Мои старые, потрепанные во флэшмобах друзья и этот… новый, стиснутый обидами, перегруженный иллюзиями, растерянный, ежистый. Но родной.
– Чем докажет? – спросили меня Лютый, Никитос, Сандро, Илона, когда я сообщила, что приведу его.
– Спасет, – пообещала я им.
И вот они стоят в заброшенном складе, оценивающе разглядывают друг друга. Папарацци нервно курит. Никитос, как всегда, смотрит на его ботинки. Привык первое впечатление составлять по обуви. Илона прощупывает его откровенным, женским взглядом. Надо пресекать в зародыше. Лютый нервно щелкает карманным фонариком. Сандро единственный улыбается. В последние дни ему весело. Все складывается по его плану. Пора брать инициативу.
– Покажите ему.
Сандро жестом приглашает папарацци в дальний угол склада, где в сером бетонном монолите сиротливо белеет дверь в подсобку. Сандро нагибается и открывает «Окно выдачи», почему-то вделанное в дверь на уровне пояса.
– Взгляни, – приглашает он папарацци.
Мой осунувшийся от бессонных ночей герой заглядывает в окошко, смотрит несколько долгих секунд и отшатывается без выражения ужаса на небритом лице. Мои опасения не подтверждаются. Он окидывает присутствующих спокойным, ясным взглядом. Понимающим. Без страха, без осуждения. Даже его дурацкая привычка заваливать вопросами куда-то испарилась. Он спрашивает коротко:
– Это он?
– А ты думаешь, нам интересно запирать связанного двойника? – Лютый рисует лучом фонарика иероглиф на стене.
– Странно… – задумчиво произносит папарацци, – а в новостях – ни слова… Вы его на дне рождения, да?
– Сам напросился, – Илона брезгливо кривится, но я-то знаю, как ее распирает от собственной важной роли в этом деле, – нечего склонять малознакомых девушек к сексуальным утехам.
Она кокетливо поводит плечом. Папарацци говорит:
– Да… Я помню вас вместе… в VIP-ложе.
– А потом – строго по расписанию. Мы пошли в прайват-рум, я усыпила его хлороформом, ребята закатали в белый балахон и – привет российскому телевидению!
– Что вы с ним делаете?
– Пытаем, конечно. А иначе зачем похищать телебосса? Не ради корысти же? Оставим игры в выкупы пошлым бандосам.
Он умоляюще смотрит на меня. Я спешу на помощь.
– Не пугайся. Мы не вырываем ему ногти и не выжигаем останкинскую башню на груди. Мы пытаем его программами его собственного телеканала. Он смотрит их уже пятьдесят часов подряд, благо, эфир круглосуточный.
– Это страшная пытка, поверь! – Никитос злорадно скалится.
– А смысл?
– Может, и нет никакого. А может, есть. – Лютый философски пожимает плечами. – О смысле нам докладывает только время. Оно еще не прошло. Мы узнаем обо всем своевременно.
