– Ты дрова пиздить с паца не ходил! – сурово обвинил Ничков.
– Мальчики, что за слова!… – слабо ахнула Милена.
– Так ведь не настучал же я на вас! – крикнул Ничкову Серёжа.
– Ты Дрисанычу сказал, что мы хотим на колокольню залезть!
– Дмитрий Александрович и так знал! Чечкин сам об этом на всю деревню орал!…
– Ты Перчатке мой тайник с бомбой выдал! – крикнул Гонцов.
Моржов вспомнил историю с обнаружением упыриного схрона. Перчатка – это Розка. Видимо, упырей потрясло, что Розка моет посуду в перчатках, вот и придумали кличку.
– Я не выдавал тайник! – отчаянно защищался Серёжа. – Я не стучал! Вы вообще не говорили мне, где бомбу спрятали!
– А кто тебе, стукачу, скажет? – гордо хмыкнул Ничков.
– Это не он, – неохотно признал невиновность Серёжи Гершензон. – Это Чечен, дурак, сам в тайнике рылся. Перчатка мимо проходила и засекла.
– Ты кого назвал Чеченом?… – заорал Чечкин.
– Из-за тебя у нас бомбу отобрали! – заорал в ответ Гершензон.
– Сам ты Гербалайф!… Героин! Гербицид гершастый!
– Я тебе, Чечен, говорил, не ложи туда! Подальше положишь – другие возьмут!
– Гербарий из потных носков! – надрывался Чечкин.
Гершензон вскочил и кинулся на Чечкина. Они схватились и повалились в траву за брёвна. Милена в ужасе взвизгнула и прижала пальцы к скулам, словно хотела удержать спадающую маску. Ничков взревновал, что драка началась без его санкции, и тоже нырнул за бревно. Серёжа Васенин запоздало вцепился в спину Гонцова, который вслед за всеми навострился в битву.
– Туда нельзя!… – глупо закричал Серёжа.
– Наших бьют!… – вырываясь, орал Гонцов.
Наташа Ландышева с видом триумфатора хладнокровно примеривала на голову венок.
Моржов встал, перешагнул брёвна и за шивороты, как щенят, раскидал упырей в разные стороны.
– Всем!… Всем в корпус!… – задыхаясь, крикнула Милена. – Всем отбой!… Спать!… Хулиганы!…
Упыри отряхивались и поправляли одежду.
– Я тебя, герпес недолеченный, ночью замочу, – тихо пообещал Гершензону Чечкин.
– Идите-идите, – в спину подтолкнул Чечкина и Ничкова Моржов. Ему хотелось остаться с Миленой наедине. – Спать пора, успешные пацаны.
Упыри не спорили и, как обычно, не уламывали старших, чтобы им разрешили посидеть ещё. Понятно было, что номер не пройдёт. Упыри повернулись и поплелись к корпусу.
– …И чтобы все спали! – вслед упырям в сердцах приказала Милена. – И как вас таких только в храм- то пустили!…
Гершензон немного задержался, чтобы никто его не услышал, и угрюмо спросил у Моржова:
– Борис Данилыч, а кто это – гиена огненная?
Костёрыч и Щёкин повели детей куда-то на весь день в лес, и Розка безапелляционно отменила обед. Мотив был обычный: наведение талии. Но Моржов в талии не нуждался и потому решил снова ехать чичить сертификаты, а в Ковязине и перекусить.
В Чулане Моржов притормозил у столовки. Столовка работала с десяти до шести, перерыв на обед с часу до двух, но сейчас была закрыта. На дверях болталось рукописное объявление. Моржов думал, что это извинение за облом, но прочёл нечто другое, необычное: «Кто коли собаку потерял спрашивайте в пельменной».
От угла столовки была видна школа, где работала Юлька Коникова. Мысли Моржова волей- неволей переключились на Юльку. По улице Красных Конников Моржов скатился с Чуланской горы, протрясся по ребристому мосту через водослив Пряжского пруда и натужно потащился вверх по бульвару Конармии. За чугунной оградой приветственно махнули ветвями липы забиякинского парка, под которыми на отшибе краснела крыша МУДО. Моржов добрался до Крестопоклонной площади, остановился у Черепа, оглядываясь, и выбрал шатёр кафешки поприличнее. Юноша-таджик с его вековым «н-н-т сахар…» Моржова не устраивал.
Если не задалась любовь, надо было хотя бы пожрать. Моржов прислонил велосипед к торцу стола. Девушка-официантка принесла книжицу меню. У девушки на торчком стоящей грудке болтался бэйджик с надписью «Оленька». Пока Моржов выбирал, Оленька, утомлённо щурясь, глядела куда-то в просторы за Талкой, словно мечтала о воле, о девичьем счастье, о свободе от идиотов. Весь вид Оленьки говорил о том, что Моржов как половой партнёр для неё меньше нуля и, если бы не работа, она бы и не взглянула на такого урода. Когда Моржов определился с выбором, Оленька захлопнула меню так, будто Моржов туда наблевал, и ушла. Через десять минут она принесла заказ, заменив оливье на крабовый салат, а кофе- американо на капуччино. Моржов покорно смолчал.
Запас времени у Моржова оставался ещё изрядный, а вот ехать и искать какую-нибудь другую подружку-учителку, чтобы чичить сертификаты, Моржову не хотелось. Он как-то чересчур укоренился в теме Юльки, и всё остальное сейчас звучало диссонансом. Значит, догадался Моржов, экстраполяция выводит его на Стеллу. Получалось, что судьба упорно запараллеливала Стеллу и Юльку. Ну и ладно, кашу маслом не испортишь.
Стеллу Моржов не видел года два, да и в последний раз видел только мельком. Стелла была женой богача, жила в особняке на Пикете, ни хрена не делала, а для самоутверждения вела в элитной гимназии города Ковязин уроки ритмики и бального танца. Балов в Ковязине не наблюдалось уже лет девяносто, но бальный танец считался непременным атрибутом бытия состоятельных людей. Похоже, что первыми имиджмейкерами в Ковязине были пожилые учительницы литературы. Хорошо, что не молодые, иначе доверчивые богачи устраивали бы дуэли где-нибудь на пустыре за Шоссе Жиркомбината, как Печорин с Онегиным. Моржов решил, что он имеет шанс начичить у Стеллы сертификаты.
Пожилые учительницы литературы говорили про Стеллу Рашевскую, что она – девушка «с духовным содержанием». То есть Стелла где-то чего-то прочла – в отличие от остальных девушек Ковязина, которые прощались с книгой тогда, когда мамы переставали им читать вслух. А Моржов к тому же считал Стеллу ещё и самой красивой старшеклассницей города.
Моржов и Стелла быстро зацепились друг за друга. Для Моржова отношения с девушкой были в новинку, да и сам он был молод, а потому и не разобрался, что почём. «Духовное содержание» Стеллы оказалось набором руководящих цитат, преимущественно из «Мастера и Маргариты». Основным принципом Стеллы было «сами придут и сами всё дадут». Внешние данные Стеллы позволяли ей не задаваться вопросами «когда?» и «с каких это хренов?». А Моржова вполне устраивало бездельничать на пару со Стеллой, особенно если считать, что принцип «придут и дадут» оправдывал безделье высокими соображениями и уверял в скорых переменах к лучшему.
Стелла быстро дозрела до награждения Моржова своей девственностью, но не предпринимала никаких шагов, потому что в данном случае Моржов должен был сам приходить и сам всё давать. Юлькины уроки оказались фикцией, и Моржову пришлось приступать к делу с одними лишь теоретическими познаниями. Всё получилось не очень ладно и грубовато – но всё же получилось. Уже тогда Моржов мог бы насторожиться. Стелла, как наследница шляхтичей, требовала только рыцарского обхождения, а тут вдруг без всякого душевного напряга подвергла себя столь унизительным и болезненным процедурам (других Моржов организовать тогда ещё не мог). Обозначилась неувязочка. Но Моржов не придал ей значения, всё оправдав любовью…Моржов чуть-чуть проехался по улице Рокоссовского и свернул на улицу Обувную. Там раньше стояла сапожная фабрика, которая в перестройку разорилась, а её красивое дореволюционное здание приспособили под гимназию. Внезапно, уже в виду гимназии, с тихим урчанием на Моржова сзади накатила тёмная иномарка и прижала его к обочине. Моржов выскочил на тротуар и вдавил тормоза. Иномарка тоже остановилась.
– Куда, блядь, прёшь, сука! – заорал Моржов и пнул иномарку в крыло.
Передняя дверка машины открылась. Моржов решил, что сейчас вылезет бритоголовый хозяин, собирающийся расставлять приоритеты. Моржов быстро спрыгнул с седла и приготовился толкнуть велосипед хозяину в промежность, а потом дать в челюсть и смываться. Велосипеда было, конечно, жалко,
