– Я в этих вещах не разбираюсь, – сказал он, – но вообще-то экран был весь черный, по нему двигалась какая-то оранжевая надпись… да я не стал читать.
– Это можно восстановить, – заявил бригадир, – у нас такие спецы в отделе информатики, что с того света файлы вытащат…
– Ни к чему, – буркнула Грация, – это была заставка, она появляется, когда прекращаешь работу, и нужна для того, чтобы… не важно.
– Но чуть только я дотронулся до стола, надпись пропала, – продолжал Канавезе; сунув палец под берет, он почесывал у себя за ухом. – Погодите… эта штука, как ее там…
– Монитор, – подсказала Грация.
– Ну да, он самый… – Канавезе провел ребром ладони по выпуклому стеклу экрана. Бригадир протянул было руку, чтобы ему помешать, но Грация резко мотнула головой: пусть, мол, делает, что хочет. – Там была голубая черта посредине и сверху два желтых квадратика, а в них что-то понаписано.
– Чат! – воскликнула Грация. – Он был с кем-то в чате! Молодец, капрал… хорошо поработали.
– Ну, спасибо. – Капрал расплылся в простодушной улыбке.
– Наши специалисты творят чудеса, инспектор, – повторил бригадир. – И потом… у вас ведь тоже было нечто подобное, не так ли? Помните ту историю на улице Пома? Тогда ваши, из полиции, выключили компьютер…
– Да, верно, – оборвала его Грация. – Ничья, один-один. Могу я, с вашего позволения, поговорить с хозяйкой дома, которая обнаружила труп?
Анна Бульцамини, вдова Ладзарони, знаете, такое печенье, – запишите, запишите, синьорина! – жила на той же площадке, в квартире напротив. Она ждала в коридоре с капитаном карабинеров, который был еще выше Канавезе и бригадира и который преградил Грации путь, едва она переступила порог. Извините, никакой прессы.
Ах, вы из полиции. Специалист по серийным убийствам. Думаете, это по вашей части? Нам кажется, тут замешаны наркотики. Этот Мизерокки толкал экстази всему факультету экономики и финансов.
Ладзарони, знаете, такое печенье, – запишите, запишите, синьорина. Ах, боже мой, не мы сами, но мы с теми в родстве. Да, я сдаю квартиры студентам, но не подумайте, что у меня легкая жизнь, – куда там, одни неприятности. Паоло, того, что напротив, я в последний раз видела восемь дней назад. Как услышала его на площадке, так и высунулась, чтобы напомнить о квартирной плате, а поскольку он ко мне не зашел, как обещал, я вышла и позвонила, но он не отозвался, так я вернулась на следующий день. Нет-нет, я и не подумала, будто что-то случилось. Ну что вы, на следующий-то день он и отозвался. Ах, боже мой, не сам лично отозвался, а его приятель, и сказал, что того дома нет. Конечно, приятеля я видела, я ведь его зазвала к себе на чашечку кофе: знаете, как у этих ребят – глядишь, уедут и квартиру сдадут от себя, а мне невыгодно, так я и хотела выяснить, что к чему… Нет, знать я его не знаю, имени он не сказал, а документов я не спрашивала – мое ли это дело? Как он, значит, выглядел. Парень как парень, студент, обычный, университетский. Полноватый, чуть смуглый, тонкие усики, бороденка козлиная, как сейчас носят. Вежливый, воспитанный, хотя за все время, что мы разговаривали, так и не снял наушники, а это мне совсем не понравилось. Еще и перехватал пальцами всех стеклянных зверушек, что стоят у меня на комоде, я тогда подумала: «Э, да ты, голубчик, на руку нечист!» Но я глаз с него не спускала, вот он ничего и не унес. И все ж, сами понимаете, квартирную плату мне хотелось получить, Деньги-то не на кустах растут, ведь так? Вот я и засела за телефон и давай названивать что ни день. Сначала тот парень подходил, а сегодня всю дорогу телефон был занят, занят и занят, и я подумала, а что если этот съедет да и оставит мне счет вот такой длины, и я пошла и позвонила в дверь, а дверь была открыта, и этот запах так в нос и шибанул, и, боже мой, страшно вспомнить. Дайте-ка я сяду, не то в обморок свалюсь.
Анна Бульцамини, вдова Ладзарони, повисла на затянутой в перчатку руке капитана, и тот, поддерживая старушку за локоть, привел ее в гостиную и усадил в кресло. Грация стала рассматривать стеклянных зверушек, выстроенных на комоде. Слоник, гусыня, собачка… покрытые пылью, будто специально, чтобы четче обозначились отпечатки: эти фигурки словно припорошило снегом, серым, тончайшим снегом, выпавшим внезапно и только тут, над ними.
Твое упрямое, звериное чутье, сказал Витторио.
Твое чутье.
Грация протянула руку и схватила за кончик хвоста крокодильчика, зажав между большим и указательным пальцами, чтобы не смазать отпечатки. Сунула в карман куртки за секунду до того, как капитан обернулся, и столь поспешно вытащила руку, что все посыпалось из кармана: фотографии жертв, свернутые в трубку, запасная обойма, упаковка тампаксов – крокодильчик тоже выскочил и упал на угол ковра. Грация стремительно нагнулась и подобрала зверушку, бросив украдкой взгляд на капитана, но того отвлекла упаковка тампонов, которая очутилась как раз между носами его до блеска начищенных ботинок. Кончиками пальцев капитан взял коробочку и, прищелкнув каблуками, слегка улыбаясь, протянул ее Грации. Девушка чуть не вырвала злополучную упаковку у него из руки, одновременно засовывая фотографии в карман куртки.
– Извините, синьорина… – вмешалась Анна Бульцамини, вдова Ладзарони. – Ну-ка покажите, пожалуйста, что это вы положили в карман?
Грация густо покраснела, не зная, что и предпринять. Посмотрела на капитана с таким испугом, что тот смешался и, похоже, заподозрил что-то. А синьора Бульцамини, вдова Ладзарони, зашевелилась в своем кресле и протянула руку к Грации.
– Вот, вот это! – показала она. – Что это торчит у вас из кармана? Фотография?
– Да, – пролепетала Грация еле слышно и снова извлекла рулон фотографий на свет божий, – да, это фотографии тех…
Но Анна Бульцамини ее не слушала.
– Дайте-ка взглянуть, – распорядилась она. Капитан вынул снимки из вялых пальцев Грации и передал вдове, снова прищелкнув каблуками.
– Вот он!
– Кто? – хором спросили Грация и капитан.
– Тот парень в наушниках. Тот, кто жил в квартире Паоло. Он, точно он.
Грация с трудом сглотнула слюну, ледяная дрожь пробежала по спине к затылку, спирая дыхание. Фотография, по которой Анна Бульцамини, вдова Ладзарони, с полной убежденностью стучала раскрытой ладонью, изображала полноватого юношу, чуть смуглого, с тонкими усиками и козлиной бороденкой, как сейчас носят.
Это была цветная распечатка файла ASS3.jpg.
Ассирелли Маурицио.
Зверски убитый в Кориано, Римини, 21.12.1996.
Иногда миллиарды крохотных рыболовных крючков впиваются мне в лицо изнутри под кожей и затягивают его в глотку. Они исходят из одной точки, где-то под языком, и разлетаются по всему черепу каскадом. Крючки проходят через поры, вцепляются в кожу; они такие мелкие, что даже не колются. Когда это происходит, я скорее бегу к зеркалу: люблю смотреть, как на лице у меня блестят миллионы и миллионы блестящих точечек, похожих на микроскопические капельки серебра. Но потом крючки начинают тянуть, и нос, рот, все лицо сворачивается в трубочку, будто чей-то кулак, сжимаясь, тащит все за собой: глаза, нос, губы, щеки и волосы – вниз, вниз, в самую глубину глотки.
Иногда моя тень чернее прочих. Я это замечаю, когда иду по улице и вижу вдруг, что она пятнает стену, мимо которой я прохожу; оставляет полосы, все более четкие, на афишах, штукатурке и камнях. Вижу, как она темнеет, загустевает, и я боюсь, что кто-нибудь еще это заметит, и хочу убежать, но это трудно, потому что тень удлиняется, тянется, липкая, черная, и не отпускает меня от стены, от тротуара.
Иногда кто-то ползает у меня под кожей, какой-то зверь; он передвигается быстро, но я не знаю, кто он таков, потому что он внутри. Если вовремя закатать рукав, можно увидеть, как слегка вздувается кожа над предплечьем, а потом, почти сразу, зверь перебирается к спине, будто удирает, а если я снимаю рубашку, то вижу, как он скользит под грудью к животу, потом поднимается снова, удлиненный сгусток, снующий то вверх, то вниз, то снова вверх, еще выше, и все быстрей, быстрей. Когда это происходит, под
