Однако его цветастые посулы пролетали мимо ушей гребцов, знавших о повадках «потрошителя сумьских засек» не понаслышке.
– Я останусь в Хохендорфе! – выкрикнул Волькша: – И буду ждать вас с кноррами.
Олькша понял сказанное приятелем и пробасил, что он тоже останется в городце. Но Годинович, что-то шепнул ему на ухо и тот закивал головой.
– Ольг поедет с Хрольфом! – огласил их сговор Волкан.
Эта новость изменила расклад сил. В манскапе сразу нашлись охотники дожидаться кнорров подле добычи. Их оказалось больше половины гребцов, и Волькше пришлось вновь вступить в пререкания спроваживая свеев на гребцовские сундуки.
Когда разногласия были исчерпаны, Хрольф дал приказ готовиться к отплытию.
Серебряных и золотых монет, цепей, и другой ценной утвари среди добычи оказалось достаточно, чтобы уговорить любого купца уступить три, а то и четыре своих кнорра. Хитрый сын бондэ разложил их по пяти мешкам, чтобы не показывать продавцу все серебро разом. Дескать, увидит – тут же цену поднимет.
Закатили на драккар бочонок с пивом и притащили жареную свинью, что осталась почти нетронутой со вчерашнего дня. Расселись по сундукам, обмениваясь грубыми шутками с теми, кто оставался в Хохендорфе.
– Что Варг, прельстила тебя рыжая ругийка? – подмигнул Хрольф Волькше.
Волкан вскинул брови.
– Сочная фру, – подбодрил его свей: – я бы тоже с такой еще пару дней позабавился.
– Я же просил тебя, Хрольф, не шутить так больше, – процедил сквозь зубы Волкан, и в следующее мгновение шеппарь отлетел головой в борт.
– В следующий раз не пожалею, Родной Земли возьму, – пригрозил он Хрольфу. Удар пустым кулаком не был таким сокрушительным, как те, что Волькша рассыпал накануне, но челюсть у шеппаря болела до следующего утра.
Ругийка
Когда Волкан и пятеро варягов вернулись в стены Хохендорфа, городок показался им похожим на разворошенное гнездо. Несколько напуганных, неприбранных женщин, пользованных шёрёвернами в ночь после Победы. Свора обожравшихся уличных собак. Гора разных полотнищ. Посуда. Котлы. Прошедшее не одни руки плотницкое сручье.[164] Бочки и бочонки. Даже пустая колыбелька, по воле любящего родителя украшенная тонкой резьбой.
Точно живые, стонали и плакали дома с заколоченными дверями и окнами. Остальной город был болезненно тих. Его опрокинула навзничь и придавила к земле заморская немочь по прозванию «викинги». Волькша старался не думать о том, что, может статься, разумнее было послушать Рудгера и вызволить Броню быстрым ночным наскоком…
Мимо Хохендорфа на всех веслах и парусах пронеслась вереница купеческих судов. Может им и было, что выставить на продажу на ругийском торжище, вполне возможно, у них были в городце знакомцы, но они проплывали западную протоку одерского устья держась как можно дальше от поверженного городка. Как же быстро летят дурные вести! Куда там птицам и конным вестникам.
К Волькше подошла Эрна. Волосы она убрала под чепец, от чего выглядела даже старше, чем утром. Лицо ее выражало озабоченность и страх. Но самого страха Волькша в ней не чувствовал. Она как будто исполняла какую-то повинность или обряд. Покорность и раболепие были только личиной, которую ей надлежало носить перед грозными шёрёвернами.
– Херр Варглоб, – обратилась она к Волькше, глядя в землю: – Люди в… домах просят еды и питья. Нас, – она указала на женщин сиротливо застывших посреди площади: – слишком мало, чтобы приготовить еду на весь город…
Волькша оглянулся, но варяги, оставшиеся с ним в Хохендорфе уже разбрелись, показывая всем своим видом, что их беспокоит только собственный голод, а на пленников им наплевать.
– Хорошо, мы поможем, – не слишком уверенно обещал Волькша.
Но помогать ругийкам ему пришлось в одиночку. Пятеро гребцов Хрольфа не посмели поднять Каменного Кулака на смех, но в ответ на его слова о том, что надо помочь готовить еду для невольников, они поступили по-варяжски: выпустили еще пяток стряпух, а сами сели их сторожить, вооружившись кто метательным копьям, а кто луком. Волькша один таскал тяжелые бадьи с водой, дрова и мешки с крупой. Готовили прямо на улице, как в день большого праздника или великой тризны.
В хлопотах прошел день. И за все это время ни одна из женщин не разу не улыбнулась, не возвысила голос. Еда получилась безвкусной и не очень благовидной. Но варяги, уже осушавшие в ту пору второй бочонок пива, выбрали из котла лучшие куски и остались довольны.
Вечером викинги хотели загнать женщин обратно в невольничьи узилища. Похоть, рожденная битвой, давно улеглась. Наполнив животы мясом и пивом, шёрёверны больше не желали женских прелестей, а только сытого беспробудного сна. Они долго, вяло переругивались о том, кто из них будет загонять ругийских куриц в курятник, но не сумели найти самого трезвого. Так что женщины были на ночь предоставлены сами себе, дескать, сбегут, так сбегут, раз уж все равно на кноррах всех не увезти.
На закате Волькшу осенило. Он вспомнил, как легко им сдался сонный город. А что как подсчеты Хрольфа не верны, и ратники даннского конунга, нагрянут в Хохендорф не через седмицу, а завтра. На такую беду кто-то должен остаться в дозоре. В Ладони ни о каких дозорах отродясь и не помышляли. Про эту премудрость Волькша узнал только в нарядниках на княжеском дворе. Ему, правда, не довелось посидеть на башне, все больше бегал с поручениями, но в насущность дозоров он вникнуть смог. Не будь жители Хохендорфа так беззаботны, не позабудь они о своих сторожевых башнях, что стояли на углах городского вала, не оказались бы они столь легкой добычей. Щит конунга над воротами, может, и хорошая защита, да только бдительность лучше.
С этой высокой мыслью он отправился на поиски разбредшихся по городцу варягов. Собрать их вместе было не легко, убедить в необходимости сидеть на сторожевой башне – еще труднее. В конце концов, они все-таки согласились. Умирать в бою – удел воина, а вот погибать во сне или быть повязанным путами на постели – доля глупцов. А такие в Валхале не пируют. Оставалось только решить, кто первым пойдет в дозор. Гребцы Хрольфа уже приготовились к долгой тяжбе друг с другом, как вдруг Каменный Кулак по собственной воле вызвался поперед всех заступить в дозор.
Если бы кто спросил Волькшу, чего ради он после дневных трудов полез на сторожевую башню Хохендорфа, у него, само собой разумеется, нашлось бы не одно мудрое толкование этой прихоти, однако в самой глубине души он попросту избегал Эрны. Весь день, стоило только ругийке пройти мимо, как на него наваливался сонм нестройных мыслей и невнятных переживаний. Если утром он убедил себя, что ночная ярилова потеха ему пригрезилась, то к вечеру от этой уверенности почти ничего не осталось. Воспоминания о «сне» странным образом изменились. Волосы «ночной» Кайи порыжели, бедра потяжелели, а грудь еще больше налилась. Волькша гнал от себя саму мысль о том, что события прошлой ночи могли произойти в Яви, но с приближением вечера она становилась все назойливее. Мало того, он начал ловить себя на том, что ему хочется пережить все это вновь, но уже без хмельной мути.
И вот, прячась от Кайи-Эрны, а с ними и от шаманки с Хогданда, но в первую голову от своей неуверенности, Волькша и отправился бдеть на северно-западную сторожевую башню Хохендорфа.
Кто из сродников Вышней поглумился: как всегда Макошь или все же похотливый Ярила, а, может, сама Лада-матушка оборотила свой взор на затерявшегося вдали от родных мест венеда и решила согреть женским теплом? Как бы то ни было, направляясь в дозор, Волькша столкнулся с той, кого как раз и старался избегать.
– Herr Varglob, was Sie zum Abendessen wollen?[165] – спросила Эрна, как обычно не поднимая головы.
– Danke, Erna. Ich gehe in den Vorposten,[166] – ответил Волкан и сглотнул. От Эрны так нестерпимо пахло молоком.
Ругийка вскинула на него свои большие серо-голубые глаза. Если бы сумерки уже не осеняли землю своими темными крыльями, Волькша разглядел бы в них и удивление, и вопрос, и даже тень обиды. Но Ярило уже ушел на покой, а Месяц еще не показался из-за горизонта, так что решимость Годиновича провести ночь вдали от Эрны осталось незыблемой.
– Wie Sie befehlen werden, Herr Varglob,[167] – покорно согласилась
