— Меня во всем этом интересует только одно, — протянула Веста со своим обычным кислым выражением лица, — почему эти наши маленькие сестрички (как язвительно это прозвучало!) — как здесь только что было очень трогательно сказано — не берут примера с тех своих старших сестер, которые не ругаются и ведут себя во всех отношениях безупречно? Почему именно у наших прекрасно воспитанных дам такие плохо воспитанные подопечные? Быть может, при всей величайшей мудрости, которая здесь в последнее время процветает, найдется ответ и на этот вопрос?
Итак, как говорится, камень в мой огород. И довольно внушительный булыжник. Это, конечно, правда, что именно у меня — а ведь я, пожалуй, ни разу в жизни не ругалась и не собираюсь этого делать и впредь — именно у меня оказалась такая подопечная, как Сассь, которая ругается и вообще плохо ведет себя, и что, например, у Весты, без лишних раздумий употребляющей, если придется, совсем не изысканные слова, ее подопечная Марью — самая скромная и хорошая девочка в интернате? Что я могла возразить против этого факта? Хотя мне все это и показалось очень несправедливым и подействовало на мои добрые намерения, как ушат холодной воды.
И вдруг помощь подоспела оттуда, где я меньше всего могла ее ожидать.
— Что ты, Веста, говоришь, — вскочила Сассь, — ты думаешь, я не понимаю, что ты думаешь. Ты сама не понимаешь! Кадри, что ли, велела мне ругаться? Дура. Кадри, наоборот, всегда запрещает, и тебе тоже. Если хочешь, я докажу — ради Кадри, что больше никогда на свете не скажу... ну, такого слова. А ты постоянно не пили других. Что из того, что ты староста группы. Как старосте-то и нельзя. И Кадри оставь в покое, вот что. Она все равно в сто миллионов раз лучше тебя, и Кадри надо бы быть нашим ста...
Я потянула Сассь за подол к себе, так что она запнулась на полуслове, но рядом со мной тут же зазвучал звонкий голосок Марью:
— Кадри рассказывает нам сказки и играет с нами и не задается ничуть, и вообще она никогда на нас не кричит...
От смущения я готова была убежать из комнаты. Похвала очень приятная вещь, но незаслуженная похвала хуже осуждения.
— Кто же это на т е б я так страшно кричит? — резко спросила Веста.
— Ты-то, правда, не кричишь, — испуганно отступила Марью. — Только ты...
Девочка прикрыла рот обеими руками. В комнате послышался смешок.
— Ты не кричишь, нет, — вдруг смело добавила Тинка, — только ты иногда так скажешь, что жить тошно.
Веста презрительно бросила:
— Еще вопрос, кому от кого тошно жить.
— Довольно! — голос воспитательницы прозвучал так, что стало ясно — никакие дальнейшие споры недопустимы, и все же Тинка рискнула:
— Когда-то мы все-таки должны выяснить это положение. Это становится невыносимым. Мы рабы, что ли? По крайней мере, я считаю, что нам надо поднять вопрос о старосте группы.
Воспитательница мельком взглянула на Тинку и сказала деловито:
— Хорошо. Только нетеперь. Посмотрите сами, который час. Маленьким пора спать. Ну, а теперь быстро! Умываться — и марш спать, Айна! Сассь! Реэт! Ну, чего вы ждете. Быстро! Быстро. Раз, два, три!
Указания воспитательницы сопровождались энергичными жестами и хлопаньем в ладоши. Затем она снова обратилась к нам:
— Если у вас такое срочное и, как я понимаю, неотложное дело, то давайте завтра же проведем новое, чрезвычайное собрание, — в ее голосе слышались чуть насмешливые нотки.
Малыши торопливо собирались укладываться спать. У нас, больших, пока не было никаких дел. Было просто как-то неловко. Особенно мне. Опять я не справилась с тем, что задумала. Я, правда, уже начала, но, видимо, не с того конца, и сразу заблудилась в трех соснах, а из моих добрых намерений получилось какое-то бессмысленное недоразумение. Главное же так и не было высказано. Я злилась на себя. Неужели я так всегда и буду эдакой беспомощной мямлей, которая может чего-то достигнуть только в собственных мечтах?
Остальные занимались своими делами. Воспитательница, проводив малышей в спальню, уже вернулась к нам, когда я, неожиданно для себя, выпалила:
— Но мне не дали договорить. Я хотела еще кое-что сказать. Даже лучше, что малышей здесь нет.
Я заметила, что все посмотрели на меня — кто вопросительно, кто удивленно, кто выжидательно. Хотя от этого я стала волноваться еще больше, все же мне удалось взять себя в руки:
— Мне наших малышей просто жаль. Бранить их и командовать — мы все мастера, а в остальном — пусть живут, как умеют! Подумал ли кто-нибудь из нас, что у детей должны быть детские игры? Хорошо, я понимаю, что у нас здесь пока тесно и что это временное явление, пока еще не готов новый дом. Но ведь это может продлиться еще года два. А до тех пор? Почему же от этих временных обстоятельств больше всего страдают малыши? Неужели мы не можем ничего для них сделать? Хотя бы самой малости.
Мне очень хотелось добавить, что старшие, например, ходят по воскресеньям на танцы, а малыши тем временем в этой тесноте предоставлены самим себе, но я благоразумно умолчала об этом. Мне не пристало об этом говорить. Вместо этого я рассказала, какое удовольствие доставило ребятам в воскресенье шитье кукольных платьев. Они так благодарны, хотя это совсем пустяки. Это было и сегодня по ним видно.
Нельзя ли доставлять им побольше радостей? Взяться всем вместе, раздобыть несколько кукол и сшить им красивые вещички. Не кое-как, а со вкусом, хорошо. Так, чтобы и самим было интересно. Это могло бы быть новогодним подарком малышам от старших. Может, и мальчики согласятся смастерить им какие-нибудь там кукольные кроватки, столики, стулья...
— Ну, уж мальчиков-то на это не заманишь. И не мечтай, — уверенно заявила Тинка.
— Безусловно, — подтвердила Анне, — да и не удивительно. Я, кстати, тоже не согласна. Я, конечно, не спорю, что это очень милое и трогательное начинание, только все же есть одно маленькое препятствие: где взять на все это время? Тренировки, соревнования, лекции, вечера встреч, всевозможные кампании, постоянные крупные и мелкие мероприятия. Благодарю. Сердечно благодарю. Между прочим, мы все же учимся в школе. Иногда надо бы и учиться. И даже есть и спать, моя дорогая. А ты хочешь открыть еще какое-то кукольное ателье. Я возражаю. Категорически. Во всяком случае, без меня.
Я знаю по опыту, что спорить с Анне не имеет смысла. В особенности, когда она говорит вот в таком серьезном и решительном тоне. Конечно, и Марелле поспешила горячо поддержать Анне.
— Анне права. Ведь времени-то не хватает. Прежде всего надо шить платья самим малышам. До кукол ли тут.
— Ну, да чего только тут не придумают, — протянула Веста, — теперь дошло до кукол! Я сама никогда в жизни не играла в куклы, а выходит, что в десятом классе придется заняться и этим.
Меня удивляет Веста. Сегодняшний вечер должен бы заставить ее задуматься. Я бы на ее месте определенно надолго умолкла. А она — тот же сердитый тон, как ни в чем не бывало!
И не одна Веста. Тут они все вдруг проявили полное единодушие и возражения посыпались со всех сторон.
— Неужели вы и теперь не заметили, какие вы? — вмешалась в наш спор воспитательница. — Быть недовольными и ворчать и обвинять все и всех — это вы прекрасно умеете.
Я поняла, о чем сейчас думает воспитательница. Отдать столько лет своей работе и столкнуться с такой неблагодарностью, как это пришлось нашей воспитательнице, должно быть, не очень приятно. Наверно потому она говорила так громко и ее голос срывался.
— То, что родители, учителя, воспитатели, вся страна и народ должны беспрестанно заботиться о вас, все отдавать вам — для вас это само собой разумеется. Но как только вам самим надо добровольно что-то сделать для других, тут у вас не хватает ни умения, ни времени. Не могу, не умею, не хочу!
— Ну кто же говорит, что не хочет, — начала оправдываться Веста. — Ведь шьем же мы им платья. Это тоже для них. Только я не считаю, что если с ними так уж нянчиться и возиться, то из них получатся образцовые малыши. Наоборот. Свои кукольные тряпки пусть шьют сами. От этого будет куда больше пользы и...
— Нет, — резко прервала Лики разглагольствования Весты, — сами они, конечно, могут шить, да и
