они станут слугами диктаторов. Оптиматы готовы были оплакивать поражение галлов, как свою кровную потерю.
— Лучше Риму потерять все завоевания, чем дать Цезарю возвыситься, — бесновался вернувшийся с Крита Катон, — он отменит долги, отнимет наши родовые земли и раздаст их безродным нищим, он надругается над древней добродетелью и уравняет плебея и патриция, квирита и провинциала!
— Ночь тирании надвигается на Рим, — патетически начал Цицерон, но, поймав тяжелый взгляд Красса, миролюбиво продолжил: — Но и в этой ночи мы засветим лампады знаний и добродетелей. Я стар, и дух мой жаждет покоя и мира между квиритами.
— Этот пройдоха Цезарь одарил всех своих вояк целыми латифундиями за Альпами, — в отчаянии повторял Помпей. — Теперь и я вынужден буду разориться на подарки моим ненасытным разбойникам- легионерам. Обилие войск — несчастье Рима...
II
Пятнадцать дней праздновал Рим победу своих легионеров. На форуме пылали праздничные костры. Туго вращаясь на гигантских вертелах, жарились туши упитанных тельцов. Консулы щедрой рукой бросали в народ ожерелья из янтаря, монеты из галльского золота и жетоны в цирк. Там квириты увидят мохнатых зубров, могучих лосей, угрюмых рысей и забавных медвежат, доставленных из лесов Галлии. Звери содержатся в клетках из массивного серебра. Это дар проконсула Гая Юлия Цезаря своим землякам.
Навстречу полководцу в Луку выехало двести сенаторов. Среди них было немало магистратов, имеющих власть над жизнью и смертью римских граждан. Сто двадцать ликторов с фасциями[31] маршировали по улицам богатого торгового города. Казалось, на границе Италии и Галлии возникла новая столица, пусть менее великолепная, но более юная и могучая, чем дряхлеющий патрицианский Рим.
Красс и Помпей, окруженные пышной свитой, приветствовали проконсула Трансальпинии. Богач суетился, стараясь шуточками скрыть снедавшую его зависть. Помпей молчал. Встревоженное лицо Кнея Великого плохо подходило к торжественной минуте. Обнимая тестя, он успел шепнуть:
— Юлия при смерти. Ребенок умер еще во чреве матери. У нее заражение крови... Я не виноват.
Триумвир, смертельно бледный, выслушал скорбную весть.
— Зачем ты покинул ее?
Помпей недоуменно развел сжатые ладони.
— Юлия сама просила встретить тебя... Около нее лучшие врачи...
Цезарь провел рукой по глазам. Не мог представить дочь взрослой девушкой, молодой женщиной, будущей матерью. В памяти жила девочка, маленькая, кудрявая... Она любила, когда отец носил ее на руках и рассказывал сказки. Совсем как Октавиан сейчас...
— Зачем ты оставил Юлию? — повторил несчастный отец. Дочь Цезаря похоронили на Марсовом поле. Это была честь, которой до сих пор не удостаивалась ни одна квиритка. На похоронах крупный, дородный Помпей всхлипывал по-детски беспомощно и жалко. Он был подавлен, понимал, что с женой хоронит все свои честолюбивые надежды. Его тесть был предупредительно заботлив и всячески подчеркивал, что их общая утрата еще тесней свяжет осиротевших мужа и отца, но Великий не доверял соправителю. Чутье неумолкаемо твердило: соглашение в Луке лишь отсрочка.
Согласно этому соглашению Помпей и Красс избирались консулами. После года консульства Великому была обещана Иберия, Богачу — Сирия, зато власть Цезаря над обеими Галлиями продлевалась еще на пять лет. А одни боги ведают, что будет с Римом и триумвирами через пять лет. Звезда победителей Востока меркла в лучах новой славы.
III
Байи — знакомый полукруг вилл и кипарисов, тихий залив, убегающие горы.
Цезарь брал Октавиана и уходил далеко, туда, где кончались дома и широкая кайма чистого морского песка отделяла залив от холмов, поросших оливковыми деревьями.
Выйдя за город, Дивный Юлий опускал малыша наземь и, держа в руке теплые пальчики, замедлял шаг, чтоб ребенок мог поспеть за ним. У Октавиана выпало два молочных зуба, и он забавно шепелявил.
По дороге он щебетал о бабушке, о кошке Альбине, и этот лепет до боли напоминал Цезарю недавно умершую дочь. Он не мог простить жене ее равнодушие к смерти их единственного дитяти. Казалось бы, общее горе должно было сблизить их, но Кальпурния, вначале так бурно переживавшая утрату, скоро утешилась и вернулась к нарядам и обычной светской суете.
Она была давно неверна мужу, и Все-таки Цезарь испытывал благодарность к ней за то, что хитра я и ловкая плебейка умела не выставлять его имя на посмешище. И как глупо было со стороны Антония подследить ее свидание с черноглазым трибуном Клодием, а главное, что оскорбило Цезаря, так это то, что эта связь без тени глубокого чувства возникла через несколько месяцев после смерти единственной дочери. Кальпурния клялась, что она невиновна, что это все одни подозрения...
— Жены Цезаря не должно коснуться даже подозрение, — ответил триумвир и отослал Кальпурнию в дом ее матери.
Клодий, боясь мести, хотел уехать на Восток, но Цезарь и не думал преследовать его. Мстить следовало бы прежде всего самому себе. Восемнадцатилетним мальчишкой Гай Юлий женился на пышной красавице, женился назло Сервилии, вышедшей в тот год за старого богатого Брута. Мать и сестра Цезаря сразу же невзлюбили невестку. Все двадцать лет Кальпурния оставалась чужой в их доме.
Цезарь с малюткой спускались к самому морю. Солнце почти касалось волн, и залив, весь золотисто-апельсиновый, сиял.
Усадив Октавиана подальше от берега и строго-настрого запретив сползать к воде, триумвир погружался в раздумье.
Последние дни в Риме были особенно тягостны. Среди Непрерывных пиров и празднеств в честь его побед Цезарь необычайно остро ощутил свое одиночество. Никому не было дела до его замыслов, никого не изумляли его преобразования в Галлии, никого не радовала возможность наделить пашнями тысячи италийских крестьян, воздвигнуть в дикой, заболоченной стране богатые торговлей и ремеслами города.
Когда он заговорил о своих планах с двумя другими триумвирами, Красс и Помпей с удивлением взглянули на него. Они оба ценили власть ради власти, а величие ради величия...
Цезарь задумчиво посмотрел вдаль. Солнце уже коснулось воды, из золотисто-оранжевого стало красным, и ломтик его уже затонул.
— А где солнце ночью спит? — Октавиан, бросив ракушки, пристально смотрел на запад.
Цезарь взял его на руки.
— Оно ночует в плену у феи Абунды. А поутру фея Моргана выводит его из темных вод моря Усопших Душ. Волосы Морганы как расплавленное золото, ее имя по-кельтски означает 'утро'. Моргана прекрасна и великодушна. Она зажигает утреннюю зарю. Отсвет ее одежд, розовых, пурпурных и алых, играет на облаках. Счастлив тот, кто на заре своей жизни встретит фею Моргану. Кого она поцелует, тот станет великим героем, счастливым и храбрым.
— А я ее встречу?
— Наверное, встретишь, мой родной. — Цезарь коснулся губами детского лобика. — Смотри, мой мальчик, не спутай ее с феей Абундой. Абунда — фея зари вечерней. Она тоже прекрасна, как Моргана, даже еще прекрасней, но зла и коварна. Она заманивает юношей в темную бездну. Обманными, блуждающими огоньками завлекает путника в трясину. Она — гибель, она будит в человеческом сердце все
