бессмертии искусства. Агриппа поморщился. Разговор принимал не то направление. Он погрузился в рассматривание карты Италии.
Мозаика была составлена с тайным значением. На бледной фисташковой яшме города Этрурии, родины Мецената, отмечались крупными изумрудами, а Рим кроваво–красным полудрагоценным сердоликом на розовом порфире. Сапфиром сиял Неаполь. Большими жемчужинами мерцали Мутина, Падуна, Равенна — торговые центры северной Италии.
— Как жаль, — перебил декламацию Октавиана хозяин дома. — Для самых сокровенных чувств мы должны употреблять греческие слова. Я слышал, ты работаешь над переводом греков на нашу родную латынь?
— В школе пробовал. — Октавиан смутился.
Он не знал, пристойно ли императору заниматься литературными переводами.
— Не кажется ли тебе, что наш язык нуждается в самостоятельных мыслях не менее, чем в самостоятельной терминологии? Не только латинские слова, но и латинскую душу надо вложить в образы, затертые подражанием Элладе. Италия богата, и за семью холмами лежит чудесный мир, полный сил, красоты и благородства. — Меценат склонился над столиком из мозаики.
Агриппа поднял голову:
— Города Этрурии — изумруды, а Рим — только сердолик. На твоем месте я Семь Холмов означил бы золотом. Ковкий металл крепкой лигатурой свяжет самоцветы Италии.
Меценат, не отвечая, поглядел на Октавиана. Император сидел, глубоко откинувшись в кресле. Его стройные ножки не доставали пола, и он по-детски болтал ими. Этруск с неожиданной нежностью улыбнулся:
— Уроки землеописания надоели тебе в школе. Хочешь посмотреть моих золотых рыбок? Их привезли из Вавилона, и они подплывают на зов.
Агриппа уселся поплотней:
— Мне полезней вспомнить землеописание.
Красивая девушка-рабыня в шафрановом пеплуме внесла на подносе корм для рыб.
— Эвлогия, — обратился к ней хозяин, — проводи императора к пруду.
VI
— За здоровье твоего друга. — Меценат поднял прозрачный муренский кубок. — Прелестный ребенок! Сколько же лет великому правителю?
— Семнадцать.
— Хорошие годы. А я думал — ему не больше четырнадцати–пятнадцати. Итак, императору семнадцать, его неустрашимому полководцу — двадцать, возраст, когда пора уже обладать многолетним боевым опытом, а их мудрому советнику — двадцать шесть. И это в Риме! В городе, помешанном на традициях и почтении к сединам! — Он снова подлил вина себе и гостю. — Не знаю сам отчего, но я лучше доверю судьбы моей родины в эти чистые детские руки, чем в ловкие лапы искателей приключений и наживы. Я теперь понимаю, почему простые люди бросаются под копыта его коня, только бы взглянуть поближе на Бамбино Дивино. Ими движет извечная жажда красоты. В примитивных и цельных сердцах восхищение красотой сливается с религией. Ведь то, что мы создаем себе богов, есть не что иное, как жажда Прекрасного. Легионеры Цезаря нашли в этом ребенке свой эстетический, а следовательно, и религиозный идеал. Не читая греческих мудрствований, они чутьем поняли необходимость иметь в жизни прекрасное. И это, мой дорогой Марк Агриппа, еще раз доказывает, что италики всесторонне одаренное племя.
Агриппа сквозь зубы цедил вино.
— Я плохо знаю философию.
— Охотно ознакомлю тебя в часы досуга с различными системами мышления. Но, поклоняясь Платону и Эпикуру, чтящим красоту и наслаждение, я следую Пифагору и превыше всего ставлю число. Число — основа Разума, перводвигатель мира. — Меценат вынул из–за пояса дощечки. — Сколько нужно копий, мечей и конников, чтобы иметь решительный перевес над Антонием и относительный над республиканцами?
Агриппа назвал.
— Сколько стоит в течение трех лет пеший легионер, легко вооруженный лучник, триарий, конник? — Этруск подсчитал. — К этой сумме сорок процентов на подкупы и разведку плюс провиант. Я не могу субсидировать ваше предприятие.
Агриппа сдвинул широкие брови.
— Не могу субсидировать единолично, — выразительно подчеркнул Меценат, — но... — Он быстро взглянул на карту. — В Этрурии мои покупатели звали меня царем. Мое слово, Марк Агриппа, откроет тебе сундуки богачей Мутины, Вероны, Равенны и Падуны. От Фьезоле до Цизальпинских озер легионам Октавиана мои друзья обеспечат бесплатный провиант и кров. После ваших первых побед купцы северной и средней Италии снабдят императора всем необходимым для успешного завершения борьбы.
— Хорошо, если воевать придется в Этрурии и Цизальпинах.
— Это уж твое дело заставить противника дать бой там, где выгодней вам, а не ему.
Агриппа поцарапал ногтем карту:
— Я сумею развернуть фронт, где нам удобней, но без денег, на одних обещаниях...
— Деньги будут сегодня же. Нужны гарантии. Италия хочет жить, дышать, торговать. Семь Холмов — не пуп земли. Ты самнит?
— Пицен.
— Я этруск. Октавиан из Велитр, кажется, цизальпинец. Во всяком случае, италик, а не квирит. Нам, сильным, молодым, жизнеспособным, надоело отдавать первенство дряхлеющему Риму. Рим никогда не производил ничего, но пожирал все. Квириты выродились. Италики растут и хотят расти беспрепятственно. Они поддержат вас, чтобы иметь своего императора. Но пусть он помнит: те, кто вознесет его, в любую минуту могут и низвергнуть. Однако это было бы нерентабельной тратой. Мы хотим вложить деньги в верное дело.
— Дело сына Цезаря законно и справедливо. Он единственный наследник.
— Вопрос, мой друг, законна ли была власть самого Цезаря? Не будем углубляться в юридические формальности. Италик италика всегда поймет.
— Уже закат. — Агриппа посмотрел в сад. — Он замерзнет у пруда в одной легонькой тунике.
— Сходи за твоим другом. — Меценат, склонившись к столу быстро набросал несколько строк. — Вексель готов. Хватит на содержание вашей армии в первый год. Кстати, Гирсий уже в Остии, значит, ключ от моря в ваших руках. Договорись с Гирсием.
— Сегодня же ночью выедем!
VII
Авл Гирсий оцепил порт лагерным валом. У входа в бухту под водой натянули медные цепи, и лигуры Гирсия день и ночь патрулировали залив. В городе было введено осадное положение.
Копья часовых с угрозой остановили всадников. Октавиан откинул капюшон.
— Император! — восторженный клич прокатился в ночи. Ветераны выскакивали из палаток взглянуть на Бамбино Дивино. Легат в полном вооружении, тяжело опираясь на меч, стоял у пылающего жертвенника. Авл Гирсий постарел. В молочной седине появились зеленоватые отливы, признак приближающейся дряхлости.
Горе сломило верного воина. Он готовился приветствовать молодого императора со сдержанной торжественностью, но вместо того, вытирая глаза, отбросил меч и на руках снял Октавиана с седла.
