порядки в наших легионах. Но он в большом почете у Фульвии. Готовит ей снадобья из сливок и морковки против морщин. Сильвий бывает в их шатре и при перемене планов обещал сообщить немедля.
Посидел я у моих земляков, поел наших кушаний и отправился бродить. Вдруг натыкаюсь на самого Марка Антония. Он был, как всегда, пьян и начал ругать меня, что шатаюсь без дела. Я обошел его и шмыгнул в палатку прекрасной Фульвии. Попал прямо на ложе твоей Клодии. Ну и пышная девица, такой упитанный поросенок! К счастью, Клодия спала... Я хотел уже сбежать, как вошли Фульвия и Люций Антоний. Пришлось мне залечь под постелью Клодии. Разговор был довольно пустой, но я понял: у них разногласия. Марк Антоний мечтает уйти в Галлию и там действовать именем Цезаря. Я думаю, из Галлии он рассчитывает связаться с Египтом. А Фульвия боится помощи Египта. Ведь там не только Цезарион, но и Клеопатра. Она и Люций хотят перейти в наступление, сражаться за каждую пядь земли, отбросить нас и, осадив Рим, продиктовать свои условия.
Октавиан сидел, охватив колени руками и застыв как завороженный.
— Какой же ты отчаянный!
— На редкость отчаянный, — насмешливо отозвался Агриппа, — прямо герой! Не испугался пьяного увальня и подержанной красотки!
III
Сенат был встревожен и растерян.
Еще не победив Антония, Гай Октавий требовал — не просил, не ходатайствовал, а требовал избрания в консулы, грозя вести на Рим разгневанную армию.
Делегаты императора, бряцая оружием, вошли в курию. В ответ на возмущенные возгласы седых сенаторов Марий Цетег выхватил меч:
— Если вы, старые кашлюны, не дадите консульства нашему деточке, этот даст!
Он поднес клинок к лицу Цицерона. Великий ритор испуганно отшатнулся.
— Консульская тога — не пеленка для недоноска. — Валерий Мессала встал. — Рим еще не видел консула в восемнадцать лет!
— И пока я жив, не увидит! — выкрикнул, брызжа слюной, Домиций Агенобарб. Его рыжая борода взметнулась, как сигнал к наступлению.
Марий Цетег вложил меч в ножны и усмехнулся. Солдаты зашумели, но центурион скомандовал:
— Левое плечо вперед!
Печатая четкий шаг на плитах курии, легионеры покинули Сенат.
Отцы отечества выразили порицание Цицерону. Демосфен Рима пригрел змееныша. Плебей, приемный сын тирана не может стать оплотом аристократической Республики. Придя к власти, он будет хуже и опаснее покойного Юлия. Цезаря связывали известные традиции его семьи. Гай Октавий — италик из Велитр, уже по самой своей сути враг патрицианскому Риму квиритов. Недаром чернь бредит им. Наиболее благоразумный выход для отцов отечества — это чтобы оба разбойника, Антоний и Октавиан, в затяжной гражданской войне обескровили друг друга.
Сенат направил в императорский лагерь двух магистратов, специально избранных для этой цели. Валерий Мессала по старой дружбе с Цезарем вызвался помочь его приемышу:
— Спартанский обычай сбрасывать недоносков со скалы не привился у нас, значит, приходится нянчиться с ними, пока не представится удобный случай. — Валерий выразительно провел рукой по горлу.
Его спутником был назначен Гай Целий, человек незаметный, но хитрый и пронырливый. Сенат вручил своим посланникам велеречивые грамоты.
Сопровождаемые пышной свитой и небольшим отрядом добровольцев, загнанных угрозами под знамена Великой Республики, магистраты прибыли в лагерь Октавиана.
Наследник Цезаря принял их, восседая на священном треножнике у самого жертвенника. Валерий Мессала обратился к императору с изысканной речью.
— Ты поклонник Спарты, — перебил юноша, — жаль, что, восхваляя их жестокость к слабым, ты не перенял их краткости в речи. Я умею читать и понял из ваших грамот, что вы прибыли руководить армией Республики Рима. Но здесь легионы императора. Вряд ли мои солдаты захотят повиноваться тому, кому они ничем не обязаны.
Мессала смолчал. Глядел в землю, не встречаясь с глазами Октавиана.
Оставшись вдвоем с Агриппой, наследник Цезаря еще раз внимательно прочел сенаторские грамоты.
— Ты понимаешь, Кукла, как эти два гостя опасны? Станут выведывать, вынюхивать и перед решительным боем перешлют все сведения противнику. Антоний одержит в последние минуты над нами победу и обессилеет сам. Этого Сенату и нужно. Начнутся снова годы смут, десятилетия неурядиц. О Цезаре забудут. Народ будет рад отдаться в рабство кому угодно, лишь бы был покой.
Октавиан, не отвечая, задумчиво поглядел на убегающую линию холмов. Голубизна Апеннин к подножиям сгущалась, и кудрявая зелень виноградников темным прибоем окаймляла далекие призрачные хребты.
Пробиваясь сквозь тучи, солнце 'ставило паруса', косые снопы света выхватывали из тени целые куски с яркими купами садов и пажитями, уставленными маленькими кругленькими житницами.
— Ты охотился на коз? — вдруг спросил Агриппа.
— Где? В классной комнате или на курортном пляже, что ли?
— Их подстерегают у водопоя. У ручья каждый след виден как отпечатанный. Можно прочесть всю звериную летопись. Но умная коза путает свой след. Она ступает по отпечаткам своих же копытец. Ни один охотник не разберет, куда ведет путь умной козочки: в гору, ввысь или вниз, в лощину. Мы не глупей коз, на военных советах мы будем принимать одни решения, а втайне я стану передавать центурионам иные указания. Пока магистраты сообразят, я вырву победу.
В тот же вечер Агриппа разыскал Статилия и молча сел рядом с ним у костра.
— Ночи уже прохладные, — издали начал разговор Статилий.
— Послушай, друг, — нетерпеливо перебил Агриппа. — Ты, я и Октавиан вместе учились. Он никогда не обижал тебя в школе.
— Он никого не обижал. Его всякий обидел бы, если б не ты.
Тит Статилий никак не мог привыкнуть, что его школьный товарищ, малыш, которому он из симпатии к Агриппе покровительствовал, — император Италии.
Не умея найти правильного тона, юноша или паясничал, или держался с подчеркнутой официальностью.
— Какие штучки мы с тобой выкидывали, — увлекся воспоминаниями Агриппа. — Кто самые отчаянные?
— Марк Агриппа и Тит Статилий Тавр, — расхохотался его собеседник.
— Думаю, ты и сейчас не из робких, а пройдохой ты был, пройдохой и остался, — пошутил пицен.
— И все–таки я простой центурион, а ты... — Статилий взглянул на звезды, показывая, как высоко вознесла судьба его приятеля. Он был польщен товарищеским обращением всесильного фаворита.
— После разгрома Антония ты будешь легатом.
— В двадцать лет?
— Мы ровесники.
Тит молчал.
— Я не шучу. Надо только приложить голову и быть верным. Верным надо быть, Тит Статилий.
— Как же я должен проявить мою особую верность?
— Станешь выражать недовольство императором, хвалить Республику. При случае пожалуешься Валерию Мессале, что тебя обходят, что ты ожидал большего...
