прямолинейные вопросы? Прямолинейность равна бестактности, а восточные мудрость и воспитание учат не замечать бестактности гостя.
На «Бушре» мне отвели каюту на самой верхней палубе. Аскезу обстановки с лихвой компенсировал вид из двух больших квадратных иллюминаторов. Санжар попросил без особенной нужды из каюты не выходить, о разумных потребностях сообщать ему по внутреннему телефону и соблюдать противопожарные меры. Выражалось их соблюдение в том, что курить нужно было при задраенных иллюминаторах, тщательно тушить окурок в банке с водой и не пускать солнечных зайчиков. Признаться, когда я услышал от него насчет этих самых зайчиков, то настолько озадачился, что не постеснялся переспросить, не ошибся ли он.
– Часы, очки, все, что отражает солнечный свет, – пояснил Санжар. – Высунешься в окно, блеснешь, увидит спутник, сфотографирует тебя.
– Зачем? – я все еще не понимал.
– Всегда фотографирует, все танкеры. Обязательно. Американский шпион, прямо из космоса. Получаются фотографии такого качества, что при увеличении можно на твоих часах рассмотреть секундную стрелку.
Санжар прибавил какое-то арабское словечко, видимо, крепкое ругательство, я в ответ пульнул матерком и снял с запястья часы. В конце концов, «чем черт не шутит», сказала монашка, надевая на свечку презерватив.
Все двухнедельное плавание я провел в каюте, лишь по ночам, когда на небе не было луны, изредка выходя и прогуливаясь вдоль огромной грузовой палубы «Бушры». В каюте я напивался и рассматривал огромные подшивки порножурналов, которые приносил Санжар. Сперва фотографии в журналах забавляли меня, затем опротивели, а под конец вообще перестали вызывать естественную в таких случаях реакцию. Испугавшись, что морское путешествие может закончиться для меня фатальной неприятностью в виде импотенции, я вернул улыбчивому иранцу его архивы и оставил из развлечений лишь алкоголь и ночные вытрезвляющие прогулки.
«Бушра» шла в Марокко, и это меня вполне устраивало. Танкер отшвартовался в грузовом порту Дар- эль-Бейды на рассвете двадцать пятого сентября, и я со своим небольшим, но увесистым багажом сошел на африканский берег. Все, добытое во время экспроприации в Филадельфии, ушло по прямому назначению Семену-Бриллиантовому. Ну, или почти все. После того как я расплатился с Санжаром, у меня осталось аккурат на скудный завтрак и чашку злого марокканского кофе. Перед тем как усесться за стол в какой-то забегаловке, я попросил у хозяина жетоны для таксофона (в Африке полно всякого антиквариата) и позвонил Ахмету.
Ахмет работал экскурсоводом и особенно гордился тем, что, в отличие от своих собратьев, имел официальную лицензию министерства культуры страны.
– Я супер, – говаривал Ахмет, потрясая каким-то закатанным в пластик мандатом формата бумажника, – я самый лучший экскурсовод, я профессионал. Остальные шарлатаны и дилетанты.
Я готов признать, что Ахмет говорил чистую правду. Он действительно был профессионалом, и я уж не знаю, каким он там был экскурсоводом, но вот террористом он был первоклассным. К сожалению, по этому мастерству пока еще не аттестуют, впрочем, я точно не знаю. Наверняка зеленые братья и их хитрые духовные вожди в тюрбанах придумали иерархическую лестницу для своего ремесла, снабдив ее ступени пышными и велеречивыми титулами. Из всей их идеологии я знаю лишь, что в точности означает словечко «шахид», да и то потому, что мне доводилось допрашивать несостоявшихся, обезвреженных шахидов еще в той, прошлой моей жизни. Если бы Ахмет узнал об этом, то хозяину забегаловки пришлось отмывать пол от красненького, что вылилось из меня, но Ахмет думал, что работает на дружественную славянскую группировку антироссийского профиля, и потому приехал по местным меркам быстро. Через два с половиной часа после моего звонка. Это действительно очень быстро, ибо скорость времени в таком жарком климате замедляется, постоянно находишься на границе принятия решения стать философом и разобраться со временем раз и навсегда, заставив его полностью остановиться, словно мгновение Фауста. Потом, уже после того как Ахмет осчастливил меня своим прибытием, оказалось, что он совсем не против чего-нибудь перекусить и также выпить убийственного местного кофе, против которого у него и у его соплеменников наличествует явный иммунитет: они хлещут его от рассвета до заката, словно простую воду. На кофепития Ахмет щедро потратил еще часа два, но я и виду не подал, что чем-то недоволен. Самое отвратительное – это попасть к кому-то в зависимость и понимать, что выхода из нее, пусть и до поры, – не существует. Я послушно пил кофе, отвечал на разнообразные вопросы уровня «А за сколько в Америке можно купить хорошее седло для ишака?» и терпел… Всему когда-то придет конец, был он и у нашей беседы, после которой я оказался в кабине белой «Тойоты» на заднем сиденье:
– Постарайся заснуть, – великодушно предложил Ахмет. – Останавливаться не станем до самого Танжера, так что можешь покемарить.
При этом он тут же включил радио и принялся подпевать всем местным песенкам, состоящим из мотивов, однообразных как узелки марокканского ковра. Я закрыл глаза и вспомнил, что Господь терпел и нам, уродам, велел. Это меня успокоило, я действительно ухитрился заснуть и проснулся только на въезде в Танжер, да и то оттого, что Ахмет, видимо, очень самоуверенно вошел в узкий уличный поворот, немного не вписался и «Тойоту» с визгом занесло.
– А?! Что такое?! – Я жалко выглядел спросонья. Признаюсь, чего уж там… Но чудаку Ахмету все было до третьего верблюжьего горба и он продолжал гнать по улице, ширина которой едва превышала ширину автомобиля. Пролетев не менее десятка кварталов и проигнорировав все светофоры, Ахмет осадил перед белым, как и все прочие, домишком.
– Вот. Поживешь здесь пару дней. За это время достану тебе все, что полагается для беспроблемной жизни в Европе. Извини, раньше подготовиться не мог, было много других важных дел. Сегодня вечером к тебе заскочу и расскажу. А пока расслабляйся: бар, хорошая баня «хаммам», могу привезти девку.
– Местную?
– Нет! – Ахмет аж подпрыгнул и ударился головой в потолок машины. – Наши женщины этим не занимаются! Ты в своем уме, они же мусульманки!
– Прости, я не хотел тебя обидеть. Нет, правда, мне неловко. Извини.
– Украинку или молдаванку. Это бизнес моего брата, и он процветает. Так ты будешь девку или нет?
– Не буду. Устал, – солгал я, а сам в очередной раз с трудом сдержался, чтобы не показать этому ублюдку, что для меня значит такой, как у его брата, «бизнес». Да и не готов я был к подобному общению. После многолетнего воздержания отчего-то хочется по-настоящему влюбиться. Так, чтобы щемило сердце и ночами не спать. Чтобы лететь в такси сквозь ночное ненастье через весь город и, не дождавшись, пока придет лифт, воспарить по лестничным маршам, отсчитывая таблички этажей, и все для того, чтобы, прижавшись, ощутить через тонкий, второпях наброшенный домашний халат родное, теплое, восхитительное тело любимой и запах ее рассыпанных по плечам светло-русых волос. Какая тут к чертовой матери украинка, при таких-то раскладах, а? Не топчите цветы моей души своими грязными ногами, уважаемый брат брата-«бизнесмена», а то я ведь и расстроиться могу. Что с меня взять, с ненормального?
Ахмет пожал плечами, мол «не хочешь – не надо», провел меня в дом – белую мазанку с земляным полом, показал, где во дворе находятся «удобства», повторил, что вернется дня через два самое большее, и, громыхая каким-то хламом в открытом кузове «Тойоты», уехал восвояси. Я осмотрел свое пристанище. В целом неплохо, настоящее средневековое жилище в старом городе: белые стены, повсюду вышитые цветные половички, бесчисленные диванчики в каждой комнате – комфортно, если не принимать во внимание те самые «удобства во дворе». В баре я нашел бутылку виски, плеснул себе в чайную пиалу, так как другой подходящей посуды мне обнаружить не удалось, но запах виски показался мне немного странным. Вместо любезной моему сердцу сивухи в чистом виде к ее запаху примешивался какой-то другой, горький, словно в виски развели изрядное количество пенициллина. Я решил не искушать судьбу и вылил содержимое пиалы прямо на пол, все равно он земляной. Ни разу раньше не видел, чтобы виски шипел, словно в него напихали карбида. Тем более от лужицы на полу шел дымок: видимо, от встряски началась какая-то химическая реакция. Мои смутные сомнения развеялись: виски был отравлен, и мне очень захотелось прямо сейчас видеть перед собой гостеприимного Ахмета, придумывающего убедительное
