некоторое время начал различать какой-то слабый шум. Сперва мне показалось, что это самовнушение и шумит у меня в голове, что вполне допустимо. Но на сей раз голова была ни при чем. Шум действительно приближался откуда-то со стороны правой руки (не самый точный компас, но куда деваться в моем положении). Я вертел головой, но ничего не было видно. Источник звука все еще был где-то за водными холмами, но точно усиливался. Корабль возник, словно ниоткуда, он шел прямо на меня, наваливался всей своей стальной Левиафановой тушей, и я принялся орать, опасаясь, что с такого близкого расстояния никто не заметит меня и вместо спасения, если не успею отплыть, меня утянет под корабль и винты превратят меня в кебаб. Кебаб… Минуточку, при чем здесь кебаб? Кебаб – восточное блюдо. Почему я подумал именно о кебабе? Да потому что, не веря глазам своим, я прочитал название на борту. «Бушра»! Корабль, на котором я приплыл из Нового Света в Африку. «Счастливая примета» оказалась по-настоящему счастливой, и меня заметили. Спасательный круг чуть не убил меня, шлепнувшись в миллиметре от головы. «Бушра» застопорила винты. На круге меня подтянули к борту, скинули веревочный трап, по которому спустилась ко мне спасательная команда – четыре бородатых ангела в белых арабских бурнусах. Удивление Санжара нереально передать словами, такое под силу лишь талантливому живопицу. Название для картины – «Все и впрямь в руках Аллаха».
«Бушра» шла в Кейптаун. Санжар, узнав, что я не долетел в Дар-эс-Салам, согласился изменить курс:
– Ради тебя все что угодно. Ты хочешь, чтобы в Саламе тебя ждала тысяча репортеров? Ведь то, что случилось с тобой, – настоящее чудо. Да шучу я, – широко улыбнулся Санжар. – Просто хотел тебя повеселить. Вообще хочется сделать для тебя что-нибудь полезное, ведь ты мой друг. Хочешь еще одну арабскую неуклюжую шутку? Мой корабль носился по Индийскому океану, пытаясь догнать самолет, из которого тебя выбросили, и я даже распорядился расстелить на палубе пожарное одеяло, чтобы ты попал сразу на «Бушру». Да вот только самолет медленно летит, только когда он уж слишком высоко…
Я сошел на берег в ранге почетного члена команды «Бушры». Это милейший Санжар так решил. «Впору зарезервировать для тебя каюту, дорогой. Ведь ты в любой момент можешь свалиться с неба».
О тропикале, оставленном в самолете, можно было не сожалеть. В нем я выглядел бы абсолютным идиотом и, чего доброго, нарвался на неприятности в виде как минимум поврежденной физиономии. Не любит местное население белых наглецов-колонизаторов. На «Бушре» меня приодели в шариатские одежды: длиннейшую льняную рубаху до колен, рукава которой я подкатал на треть – лишь тогда кисти рук оказались на свободе. К рубахе полагались и портки, все из той же некрашеной ткани. В этой одежде, дополненной круглой шапочкой, похожей чем-то на узбекскую тюбетейку, и кожаными, без задников туфлями я почувствовал себя весьма комфортно, и местное население воспринимало меня вполне дружелюбно. Я здорово смахивал на араба-радикала благодаря обритой на «Бушре» голове и отросшей там же бороденке. Переночевав в какой-то гостинице, где единственным свидетельством цивилизации и технического прогресса являлся вентилятор на потолке «номера» (шестиметровой комнатушки с железной кроватью и парой табуреток), на следующее утро я отправился искать железнодорожную станцию с целью сесть на поезд. Никакого особенного плана по розыску Феликса и его команды у меня не имелось, я лишь решил начать поиски от президентского дворца. Авось там что-нибудь удастся разнюхать.
Трехэтажный президентский дворец охранял скучающий гвардеец в форме с четырехцветными шевронами на рукавах рубашки. Я вежливо испросил разрешения обратиться с вопросом. Он оживился и на всякий случай передвинул свой автомат, болтавшийся на шее, поудобнее, чтобы в случае чего вознаградить мое любопытство по своему разумению, свинцовым горохом.
– Чего тебе? – грубовато спросил этот черный исполин и совсем уж откровенно положил на автомат руки.
– Здесь был один русский. С круглой головой и большим носом, – начал я.
– Многие бывают. Всех разве вспомнишь? – гвардеец почесал нос, что почти всегда означает ложь. Язык жестов неточен редко.
– Может, все-таки вспомнишь? Русский, а с ним баба и двое непонятно кого? Отвратительная компания, приятель.
– Близнецы, что ли? Вроде припоминаю…
– Да, да, – радостно закивал я и медленно, чтобы не нарваться на автомат, раскрыл ладонь, на которой лежала мятая бумажка в пятьдесят долларов. При виде этой бумажки глаза бравого гвардейца сверкнули и он мгновенно смел деньги с моей руки.
– Были тут вчера. Трое ждали в машине, а этот носатый заходил к господину президенту. Те, что сидели в машине, говорили про Селоус, наверняка собирались на сафари. Доехать до Селоуса можно поездом. Шесть кварталов отсюда на север, вокзал, до станции Фуга, – отчеканил гвардеец и с чувством выполненного долга убрал полтинник в карман своих бриджей.
– Спасибо, приятель, – от души поблагодарил я его, – с тобой приятно иметь дело.
– Служу народу, – ни с того ни с сего выпалил гвардеец и сконфузился…
В Фугу я приехал уже под вечер, когда совсем стемнело. Поезд, набитый галдящими пассажирами, не останавливался на промежуточных станциях. Он лишь притормаживал, и желающий выйти соскакивал прямо на перрон. После депортации из багажного отделения самолета прыжок на перрон показался мне сущим пустяком, я даже удержался на ногах, а веселый поезд, мелькнув красными огоньками, пропал в темноте.
Недалеко от станции стояло несколько видавших виды такси. Их водители спали и сквозь сон ухитрялись курить свои сигареты. Одного такого курягу, не вполне проснувшегося, я попросил довезти меня куда следует. Зевая и матерясь на своем суахили, водила содрал с меня аж десять долларов – ощутимая сумма в танзанийской глубинке. В Сафари-кемп мне не повезло. Дежурившая в офисном домике африканка, улыбаясь сквозь сон, пошелестела клавиатурой компьютера и покачала головой. Русских с такими приметами у них нет. В Руфихи-ривер-кемп моих друзей также не оказалось. И лишь в самом роскошном Сэнд-ривер я выяснил, что джентльмен по имени Феликс занял бунгало-премиум, а его свита расселилась в домиках попроще неподалеку. За то же количество долларов, что и гвардеец, очередной непроснувшийся лунатик-менеджер произвел меня в помощники проводника. Ему оказалось достаточно моих познаний в русском и моих сведений о том, где же все-таки сидит тот самый фазан, о местонахождении которого желает знать каждый охотник.
– У нас время от времени охотятся русские. Платят очень хорошо, на чаевые не скупятся. Вот тебе ключ, отоспись, а завтра поведешь их к водопою антилоп. Там можно поднять льва. Это быстрее, чем гоняться за ним по саванне.
…Утром, до солнышка еще проснувшись, проглотив пару лепешек и запив их крепким кофе без сахара, я был готов к встрече не только со львом, но и с самим чертом. Моим боссом оказался ночной портье, совмещающий также должности главного проводника, администратора и владельца охотничьей базы. Для него это было несложно, так как жил он тут же, превосходно знал окрестности, сам был изрядным охотником и при случае обещал рассказать мне две-три красивых охотничьих истории:
– Потом, когда отделаемся от этих русских. Ты для меня прямо подарок, мне тебя как будто сам Аллах прислал. Прежнего помощника укусила змея, и у него теперь проблемы со здоровьем.
– Болеет? – участливо спросил я.
– Умер, – беззаботно ответил босс.
Он дал мне карту местности и карабин. На карте указал, где именно я должен окопаться в засаде, преградить льву путь к отступлению и застрелить его, если льва не дай бог ранят.
– Подранок в саванне – страшное дело. Бешеный. На всех бросается. В прошлом году ушел с пулей в спине, а ночью вернулся прямо сюда, в лагерь, напал именно на того, кто в него стрелял. Вот умный зверь, да? – Босс помолчал. – Куда умнее и порядочнее человека.
Я разыграл умеренную алчность, поитересовавшись, сколько смогу заработать. Босс обещал «верных три сотни баксов» – деньги для Танзании, да и вообще для почти что всякой африканской страны, немалые. Мы ударили по рукам, он пошел будить Феликса, а я, прыгнув в открытый джип, помчался к месту своей засады в десятке километров от лагеря. Машину спрятал метров за пятьсот, в небольшой рощице. На деревьях гнездилась всякая живность, рассвет вот-вот должен был наступить, и темноту уже нарушили первые утренние всполохи. Обезьяний гарем, рассевшийся на ветвях, с недовольством взирал на меня, а его глава, здоровенный шимпанзе, что-то недовольно ворчал. Видимо,
