— Что ты имеешь в виду? — Элиас открыл резной шкафчик красного дерева, стоящий в дальнем углу кабинета, и оглянулся на Карла. — Вино или бренди, Карл?
— Бренди, с твоего позволения, — Карл достал кисет и начал неторопливо набивать свою старую трубку. — А спросил я тебя об отношении городских властей к аристократии. Линд уподобился Торну? Быть дворянином нынче опасно?
— С чего ты взял? — Элиас поставил перед Карлом серебряный чеканный стаканчик и налил в него темно-коричневую жидкость из маленького пузатого графинчика толстого, отливающего сапфиром граненого стекла.
— Я обратил внимание на то, что на твоем доме нет герба… — Карл понюхал бренди. Он был отменно хорош и вообще спутать этот запах с каким-нибудь другим было сложно.
«Пражский „Единорог“…»
— Какой герб, Карл? — удивленно поднял брови Элиас. — Ты, верно, забыл, дядюшка Карл, Ругеры не дворянский род. Нам гербы не положены.
— Ругеры дворянский род вот уже более полу-столетия, — теперь пришла очередь удивляться Карлу, который доподлинно знал, что так все и обстоит.
— Как так? — Элиас сел на стул с высокой резной спинкой и с недоверием посмотрел на Карла. — Когда это мы успели стать дворянами?
— Тогда же, когда я получил графский титул, — ответил Карл, начиная понимать, что произошло на самом деле.
— В эдикте императора Яра, о даровании мне титула графа империи — объяснил он все еще озадаченному негоцианту. — Род Ругеров был возведен в потомственное дворянство…
— Вот как, — Элиас взял со стола свою трубку и понимающе кивнул Карлу. — Вероятно, Карл, все так и есть, как ты говоришь, но ты, по-видимому, был тогда сильно занят и забыл нам об этом сообщить.
«Забыл, — признал Карл, не испытывая, впрочем, по этому поводу никаких угрызений совести. — Я просто о них даже не подумал, а вспомнил об этой безделице только сейчас… По случаю».
— Возможно, — сказал он спокойно. — Возможно, что и забыл. А, может быть, и нет. Мне кажется, я посылал к вам гонца, Элиас, но он мог до вас, разумеется, и не добраться… Впрочем, теперь, я думаю, это уже не важно. Ты можешь послать своего человека в Цэйр, все эдикты Яра хранятся в имперском Нотарионе.
— Спасибо, что подсказал, — желчно усмехнулся Элиас. — Я
«Ты прав, а я не прав, но что с того?»
— А пока суд да дело, — сказал он, никак не отреагировав на слова племянника. — Я напишу тебе грамоту сам, и мы с баном Триром засвидетельствуем ее своими печатями.
— Вероятно, я должен тебя поблагодарить, — голос негоцианта не выражал ровным счетом никаких эмоций.
— Не должен, — покачал головой Карл, раскуривая трубку.
— Видишь ли, Элиас, — сказал он через мгновение. — Мои обстоятельства складываются теперь так, что я хотел бы раздать хоть те не многие долги, которые могу заплатить в то короткое время, которое имеется в моем распоряжении.
А вот эти его слова, как ни странно, произвели на Элиаса неожиданно сильное впечатление.
— Ты, что, Карл, собрался умирать? — спросил Элиас, нахмурив свои почти совсем седые брови.
— Возможно, — Карл не мог рассказать ему о том, что происходит сейчас и чему, вероятно, предстоит произойти в самое ближайшее время. — Не могу сказать, чтобы мне надоело жить, но, согласись, сто лет это очень почтенный возраст.
— По тебе не скажешь, — все так же хмуро ответил Элиас. — И потом, ты же, вроде, собираешься жениться?
— Да, — кивнул Карл и, выдохнув табачный дым, отпил, наконец, из серебряного стаканчика. — Превосходный бренди, Элиас! Все-таки лучше, чем в Праже, его нигде не делают. Но оставим разговор о причинах, поговорим лучше о следствиях.
— Как скажешь, — Элиас, кажется, был смущен оборотом, который принял их разговор и даже не пытался этого скрыть.
— Как скажу, — повторил за ним Карл и кивнул. — Скажи, Элиас, это правда, что мне принадлежит четвертая часть в деле Ругеров?
— Тебе нужны деньги? — с пониманием кивнул негоциант, привыкший, должно быть, что всем вокруг вечно нужны деньги, причем не деньги вообще, а его, Элиаса, деньги.
— Нет, — покачал головой Карл и откровенно усмехнулся. — Денег у меня достаточно.
«Но что такое деньги? Особенно, когда они есть…»
— Да, — подтвердил Элиас после короткой паузы. — Тебе принадлежит двадцать пять процентов семейного капитала.
— Почему? — в самом деле, с какой стати его сводным братьям надо было делиться с ним нажитыми богатствами?
— Когда ты прислал те деньги, дедушка Петр был еще жив, — сухо объяснил Элиас. — Он вложил их в груз парусины и сахара… Эту историю знает каждый член нашей семьи… Ее рассказывают детям. Собственно, с тех трех кораблей, которые, не смотря на осенние шторма, добрались до Линда целыми, не потеряв и не испортив груз, и началось наше восхождение. Поэтому никто и не возражал, чтобы считать тебя пайщиком и компаньоном. Так хотел Петр Ругер, и… Я тоже не вижу причин, чтобы что-то в этом деле менять. Ты это заслужил. Четверть, Карл. Тебе принадлежит четверть.
— Деньги? — переспросил Карл. — Ах, да, деньги…
Теперь он вспомнил эту историю.
«Пражский „Единорог“… Опять совпадение?»
Это случилось почти семьдесят лет назад. В то время, Карл служил кондотьером у графа Самоны, а Никифор Самонский как раз воевал с Пражем… На стенах города умерло больше наемников, чем за все три года войны, но и Пражу не позавидуешь. Его жителям досталась горькая судьба пережить семь месяцев жестокой осады и три дня, на которые город был отдан на поток и разграбление. Отряд Карла принимал участие в предпоследнем и последнем штурмах, но когда сопротивление защитников Пража было сломлено, сам Карл в город не пошел. Он вернулся в свою палатку, чтобы ни разу затем не пересечь линии городских стен. Так что, впервые он попал в Праж только спустя семнадцать лет, когда время уже затянуло раны той давней войны, а сам он вполне осознал, в чем состоит искусство войны, и какую цену платят ее участники, победители и побежденные.
А тогда… тогда он провел три дня за чтением книг, отказываясь встречаться с кем бы то ни было, за исключением своего единственного слуги, который, впрочем, стремился своим присутствием ему в те дни не докучать. Однако на рассвете четвертого дня, к Карлу пришли оба его лейтенанта и выложили на стол перед ним восемь тугих кожаных кошелей, наполненных пражским золотом. Это была его законная доля, и никому из них даже в голову не могло придти, чтобы утаить хотя бы грош из причитающейся ему «части». Отказаться от этих денег Карл, разумеется, не мог, но что с ними делать, совершенно не представлял. Своего дома у него не было, дорогих и не нужных в повседневной жизни вещей он не любил и не имел, а вино и женщины так дорого не стоили. Ему вполне хватало на них собственного жалования. Однако с деньгами надо было что-то делать, не таскать же эдакую тяжесть все время с собой. Разумеется, деньги можно было отдать в рост кому-нибудь из известных Карлу негоциантов или банкиров. Однако, если уж отдавать их в чужие руки, то не лучше ли было послать их отцу и Карле, которые, уж верно, нашли бы им лучшее применение, чем одинокий кондотьер, живущий войной и живописью. И оказия неожиданно возникла…
— Ты забыл и об этом, — с удивлением сказал Элиас.
— Забыл, — признался Карл.
— Отец любил рассказывать нам о великом Карле Ругере…
— Элиас, ему было три года, когда я покинул Линд.
— Возможно, — кивнул негоциант. — Но о бое на крепостной стене он рассказывал так, как если бы видел сражение своими собственными глазами.
