положении.
— Что я делал? — спрашивал он. — Где женщина?
— Вы были великолепны! — кричал Анри, бросая ему полотенце. — Все в порядке! Тысяча франков ваши!
В эту минуту дверь распахнулась, и в лабораторию вбежала голая Симона.
— Обрызгайте меня еще раз! — воскликнула она. — О, мсье, хотя бы разок обрызгайте меня.
Лицо ее светилось, глаза сверкали.
— Эксперимент закончен, — сказал Анри. — Идите одевайтесь.
Он крепко взял ее за плечи и вытолкал в другую комнату. Потом запер дверь.
Спустя полчаса мы с Анри отмечали наш успех в небольшом кафе. Мы пили кофе с коньяком.
— Сколько это продолжалось? — спросил я.
— Шесть минут тридцать две секунды, — ответил Анри.
Потягивая коньяк, я смотрел на людей, прогуливающихся по тротуару.
— Каков будет следующий шаг?
— Прежде всего я должен кое-что записать, — сказал Анри. — Потом поговорим о будущем.
— Кому-нибудь еще известна формула?
— Никому.
— А как же Симона?
— И она ничего не знает.
— Вы ее записали?
— Да, но так, что разобрать никто не сможет. Завтра перепишу.
— С этого и начните, — сказал я. — Мне тоже потребуется экземпляр. Как мы назовем эту смесь? Нам нужно придумать название.
— Что вы предлагаете?
— „Сука“, — сказал я. — Назовем ее „Сукой“.
Анри улыбнулся и медленно покачал головой. Я заказал еще коньяку.
— С ее помощью запросто можно подавить бунт, — сказал я. — Получше слезоточивого газа. Представьте, какая разыграется сцена, если обрызгать ею разбушевавшуюся толпу.
— Мило, — произнес Анри. — Очень мило.
— Еще „Суку“ можно продавать очень толстым, очень богатым женщинам по баснословным ценам.
— Можно, — сказал Анри.
— Как вы полагаете, она сможет помочь мужчинам восстановить потенцию? — спросил я у него.
— Разумеется, — ответил Анри. — Об импотенции навсегда будет забыто.
— А как насчет восьмидесятилетних старцев?
— У них тоже восстановится потенция, — сказал он, — хотя это их и погубит.
— А неудачные браки?
— Мой дорогой, — сказал Анри. — Да возможности ее применения беспредельны.
В этот самый момент в голове у меня медленно начала зарождаться одна мысль. Как вы знаете, я страстно увлекаюсь политикой. И моей самой сильной страстью, хотя я и англичанин, является политика Соединенных Штатов Америки. Я всегда считал, что именно там, в этой могущественной стране, населенной разными народами, наверняка решаются судьбы всего человечества. А между тем во главе ее стоял президент, которого я терпеть не мог. Это был порочный человек, проводивший порочную политику. Что еще хуже, это было непривлекательное существо, лишенное чувства юмора. Так почему бы мне, Освальду Корнелиусу, не сделать так, чтобы он оставил свой пост?
Мысль понравилась мне.
— Какое количество „Суки“ у вас сейчас имеется в лаборатории? — спросил я.
— Ровно десять кубических сантиметров, — ответил Анри.
— А сколько требуется для одной дозы?
— В нашем эксперименте мы использовали один кубический сантиметр.
— Именно столько мне и нужно, — сказал я. — Один кубический сантиметр. Я возьму его домой. Вместе с набором затычек.
— Нет, — сказал Анри. — Не будем пока с этим шутить. Это слишком опасно.
— Это моя собственность, — сказал я. — То есть наполовину моя. Не забывайте о нашем соглашении.
В конце концов он вынужден был уступить, хотя ему очень этого не хотелось. Мы вернулись в лабораторию, вставили в нос затычки, и Анри отмерил ровно один кубический сантиметр „Суки“ в небольшой флакончик для духов. Запечатав пробку воском, он передал флакончик мне.
— Умоляю вас, будьте осторожны, — сказал он. — Быть может, это самое значительное научное открытие столетия, и с этим не следует шутить.
От Анри я поехал в мастерскую моего старого приятеля Марселя Броссоле. Марсель изобретал и сам делал миниатюрные точные инструменты, необходимые для научных целей. Он изготавливал для хирургов сердечные клапаны, синусовые узлы и еще что-то, что снижает внутричерепное давление у страдающих водянкой головного мозга.
— Я хочу, чтобы ты сделал капсулу, — сказал я Марселю, — в которую помещается ровно один кубический сантиметр жидкости. К этой маленькой капсуле должен быть подсоединен часовой механизм, с помощью которого можно будет расколоть капсулу и высвободить жидкость в заранее определенное время. Все устройство должно иметь не больше полдюйма в длину и полдюйма в толщину. Чем меньше, тем лучше. Можешь с этим справиться?
— Запросто, — ответил Марсель. — Тонкая пластмассовая капсула, маленький кусочек бритвенного лезвия, пружина, направляющая лезвие, и обыкновенное устройство вроде будильника типа очень маленьких дамских часиков. Капсула будет чем-то заполняться?
— Да. Сделай так, чтобы я сам смог заполнить ее и плотно закрыть. Недели на все хватит?
— Почему бы и нет? — сказал Марсель. — Дело нехитрое.
Следующее утро принесло печальные известия. Симона, эта развратная потаскушка, едва явившись в лабораторию, видимо, опрыскала себя всем оставшимся запасом „Суки“, то есть более чем девятью кубическими сантиметрами смеси! Затем подкралась к Анри, который уселся за стол, чтобы привести в порядок свои записи, и притаилась за его спиной.
Мне не нужно вам рассказывать, что было дальше. А самое скверное, что глупая девчонка позабыла о том, что у Анри больное сердце. Поэтому, когда молекулы добрались до него, у бедняги мало было шансов на успех. Не прошло и минуты, как он был мертв, пал, как говорят, в бою, вот и делу конец.
Эта чертова женщина могла хотя бы подождать, пока он запишет формулу. Как бы там ни было, Анри не оставил ни единой записи. После того как вынесли его тело, я обыскал всю лабораторию, но ничего не нашел. Поэтому я преисполнился еще большей решимости с толком использовать единственный оставшийся в мире кубический сантиметр „Суки“.
Через неделю я забрал у Марселя Броссоле замечательно исполненное маленькое устройство. Часовой механизм состоял из самых крошечных часиков, которые я когда-либо видел, и это вместе с капсулой и всеми другими частями было заключено в алюминиевую пластину размером в три восьмых квадратного дюйма. Марсель показал мне, как нужно заполнять и запечатывать капсулу и устанавливать счетчик времени. Я поблагодарил его и расплатился с ним.
После этого я тотчас же отправился в Нью-Йорк. Прибыв туда в три часа дня, я принял ванну, побрился и заказал в номер бутылку „Гленливета“ и лед. Почувствовав себя свежо и бодро, я надел халат, налил добрую порцию своего любимого виски и устроился в глубоком кресле с утренним выпуском „Нью-Йорк таймс“. Окна моего номера выходили на Центральный парк, и сквозь открытое окно я слышал гул уличного движения и гудки таксистов на Сентрал-парк-саут. Неожиданно мое внимание привлек мелкий заголовок на первой полосе. Он гласил: „Президент выступит сегодня вечером по телевидению“. Дальше я прочел:
„Ожидается, что президент сделает важное заявление по вопросу внешней политики в ходе своего выступления сегодня вечером во время обеда, устраиваемого в его честь Дочерьми американской революции в банкетном зале „Уолдорф-Астории“…“
