Гопакиада

указанию Ватикана удаляются «на покой» (конечно, с пенсией!) авторитетные, но «неправильные» священники, а вакантные места заполняются либо спешно прозревшими и ушедшими в лоно ГКЦ католическими ксендзами, либо выпускниками выросших как на дрожжах «бурс» (краткосрочных, абсолютно бесплатных курсов, куда валом валил неимущий молодняк, мечтающий о престижной духовной карьере).

В результате, буквально за год-полтора ситуация в Галиции меняется. Число «народовцев», недавно еще совсем незначительное, возрастает на порядок. Идут диспуты, семинары, коллоквиумы, в ходе которых термин «украинец», совсем недавно вброшенный в употребление Свенцицким, но так и не прижившийся, набирает популярность — пока что еще всего лишь как синоним термина «русьский», но лиха беда начало. «Москвофилов» начинают теснить. Они (по крайней мере, их лидеры) — люди солидные, уже немолодые, короче говоря, просветители, но не бойцы, а противостоит им в основном активная молодежь, наизусть шпарящая целые страницы из Духинского, но, в принципе, предпочитающая спору действие, и ничего страшного, если на грани фола. Достаточно скоро возникает отдача. Не устояв перед диким давлением и не видя никакой защиты со стороны властей, Иван Вагилевич, один из признанных гуру «москвофилов», признает свои взгляды ошибочными и переходит на сторону «народовцев», где его встречают с подчеркнутым почтением. Якова Головацкого, более устойчивого, попросту выживают из Львова; он эмигрирует, вернее, почти бежит в российский Вильно. А львовская пресса, все увереннее именующая себя «украинской», начинает невероятной силы атаку против России, где, дескать, за чтение украинских книжек ссылают в Сибирь, а за сорочку или песню навечно заточают в крепость. И вообще, как пишет в программной статье один из идеологов «народовства» Омелян Огоновский, «Главное для нас не забывать, что нам в Австрии лучше жить, чем нашим братьям на Украине под управлением российским. [...] Там не разрешается теперь по-русьски ни говорить, ни писать». Короче говоря, идет массированная пропаганда «отдельности» двух народов, агитация русинов, незнакомых с ситуацией в России, в том смысле, что там угнетают их братьев, наконец, работа по распространению новых идеологем в среде «российских» украинофилов. При этом никого не волнует, правда ли все то, о чем пишет пресса, — цель оправдывает средства.

Обо всем этом в России, естественно, знали. Да оно и не скрывалось, наоборот, так рекламировалось, что спецслужбы сделали вывод о масштабной провокации, поддаваться на которую не следует. Но и вовсе не реагировать не получалось — в конце концов, государство обязано себя защищать. Считается, что непосредственным поводом для перехода количества в качество стал запрет на ввоз изданного во Львове тиража «Тараса Бульбы», где слова «Россия», «русский», «русская земля», были заменены на «Украина», «украинец», «украинская земля», и даже вместо «русского царя» фигурировал некий «украинский царь» и последовавшая после запрета кампания в ряде солидных венских изданий, как по команде, обрушившихся на «азиатский режим», закрывший путь в массы повести «Taras von Bulba» на том языке, на котором ее написал автор, «великий украинский писатель Тарас Шевченко». Вряд ли. Реальным камешком, вынудившим правительство принимать меры, стала петиция Михаила Юзефовича, мультимиллионера, активиста киевской «Громады» и одного из основных спонсоров украинофильского движения. Собственно, и до того в компетентные органы поступала информация от украинофилов, болеющих за местную культуру, но не хотевших иметь ничего общего с политикой, однако Михаил Юзефович, в отличие от прочих, сообщал не о смутных подозрениях, а о вещах совершенно конкретных. В частности, о неоднократных попытках вербовки его закордонными эмиссарами, имеющими задание развернуть на территории Малой Руси разведывательно-пропагандистскую сеть в интересах, как говорится, «одной из сопредельных держав».

Итогом работы специально созданной комиссии стал т. н. «Эмский указ» от 30 мая 1876-го. В оценке этого документа мифологи на редкость единодушны. Даже самые серьезные из них, как Субтельный, утверждают, что речь шла «про абсолютный запрет украинской литературы». Однако на самом деле все обстоит не совсем так. А еще вернее, совсем не так. Судите сами: «(1) Не допускать ввоза в пределы Империи, без особого на то разрешения каких бы то ни было книг и брошюр, издаваемых за границей на малороссийском наречии, (2) Печатание и издание в Империи оригинальных произведений и переводов на том же наречии воспретить, за исключением исторических документов и памятников и произведений изящной словесности, но с тем, чтобы не было допускаемо никаких отступлений от общепринятого русского правописания, (3) Также воспретить различные сценические представления и чтения на малороссийском наречии, а равно и печатание на таковом же текстов к музыкальным нотам». Это практически калька «Валуевского циркуляра». Издание «на малороссийском наречии» беллетристики и исторических документов в пределах Империи, как видно из первого пункта, вовсе не запрещалось. Запрещалось издавать или ввозить из-за рубежа продукцию «народовцев» - пропаганду в духе теории Духинского и другую макулатуру этого типа. «Так завелось с 1863 г. в России, — честно писал Михаил Драгоманов, — что по-украински можно было печатать стихи, поэмы, повести да хоть бы философию Гегеля переводить на украинский язык. Только того, что было бы правдивой пищей для народа, нельзя стало печатать». Учитывая, что Михаил Петрович, революционер-демократ, едва ли не марксист, «правдивой пищей для народа» считал в основном литературу атеистическую и республиканскую, можно констатировать: никакой «удавки» не было. Равным образом и пункт второй был направлен на пресечение практики создания путем «фонетических упрощений» видимость «разности» языков и фальсификаций истории (например, наблюдались попытки печатать «фонетикой» старые документы, чтобы создать впечатление «древности» разницы в правописании). Что любопытно, первым указал властям на суть таких игр Пантелеймон Кулиш, идеолог «украинофильства» и автор самой известной «фонетики». «Я придумал упрошенное правописание, — писал он еще в 1866-м, — но из него делают политическое знамя. Полякам приятно, что не все русские пишут одинаково по-русски; они в последнее время особенно принялись хвалить мою выдумку: они основывают на ней свои вздорные планы, и потому готовы льстить даже такому своему противнику как я. Видя это знамя во вражеских руках, я первый на него ударю и отрекусь от своего правописания во имя Русского единства».

По поводу запрещенных Эмским указом переводов европейской классики, как, впрочем, и о качестве создаваемых «украинофилами» учебников лучше всего написал Михаил Драгоманов. Впрочем, в подробностях нет нужды. Кому интересно и не лень, пусть читает статьи Леонида Соколова, прилежным и почтительным компилятором которого я в данном случае выступаю. А кому лень, поверьте на слово — это безумно смешно, но и немножко страшно. Добавлю от себя совсем чуть-чуть. Хотя, думаю, уже ясно, что запрет на ввоз сомнительных изданий был оправдан, эффективность этой меры во многом сводила на нет оговорка, позволяющая ввозить львовскую прессу и, более того, подписываться на нее. Что же до «малороссийского наречия», то оно вовсе не было запрещено. Напротив, употребление его даже поощрялось, если было естественным. Например, в специальном разъяснении к указу, относящемся к преподаванию в начальной школе, говорилось: «Учитель не должен поселять в детях презрения к их родному наречию, но должен показывать им, как слова и выражения, употребляемые ими, говорятся и пишутся на литературном языке». Если кому не совсем понятно, поясняю: никто даже не думал покушаться на святое право крестьянских детишек вволю говорить «Га?» или «Шо?». Им просто предлагалось объяснять, что в языке существуют и такие обороты, как «Простите, милостивый государь, но я, кажется, не совсем Вас понял», и не просто существуют, но и некоторых случаях звучит более уместно. Что же касается репрессий, то, отмечал Драгоманов, «Из всех либеральничавших в России кружков и направлений никто менее не был «мучим», как украинофилы, и никто так ловко не устраивался на доходные места, как они. Из «мучимых» украинофилов я никого не знаю, кроме Ефименко, который сидит в ссылке в Архангельской губернии, но он выслан за участие в революционном кружке (…), и сидит в Холмогорах за взятый им псевдоним — Царедавенко. Если же внимать их жалобам, придется считать великим препятствием для украинофильства то, что за него не дают звезд и крестов». Комментировать, думаю, нечего. Отмечу разве, что для  человека, решившего в нынешних, куда как демократических Штатах сменить имя с, допустим, John Smith на что-нибудь типа Kill O'Bama,  Холмогоры Архангельской области тоже окажутся наилучшей перспективой.

Но, как бы то ни было, австрийские спецслужбы перемудрили российское правительство, поставив его в цугцванг и, в конце концов, вынудив поддаться на провокацию. Как и было запланировано. Не реагировать на провокации Петербург не мог, а первые же его активные действия были многократно (поди проверь!) раздуты львовской прессой, что, естественно, злило читателей и подрывало позиции «москвофилов». При