– Да ну что ты! Сделай сообщение, посиди в президиуме… В завершительном выступлении отметишь работы кафедры и самого Чернова лично. И вечерним поездом домой.
– Хорошо, Иван Андреевич, поеду, – сказал Бравик.
– Вот и молодец. У тебя операций много на этой неделе?
– Немного.
– Я сейчас ординатора отправлю, он тебе билеты привезет, – довольно подытожил Назаров.
Бравик положил трубку. Собственно, в том, чтобы съездить в Тверь, ничего плохого не было. Короткая конференция, сильная кафедра, вполне возможно – интересные доклады. От этих региональных конференций Бравик почему-то всегда получал больше удовольствия, чем от симпозиумов и ежегодных пленумов. Там не протолкнуться было между светилами, а спокойно разобраться в том, что докладывали, всегда удавалось только не спеша, прочтя материалы уже в Москве.
Он даже несколько воодушевился – сразу представил домашнюю атмосферу тверской конференции, каких-нибудь молодых ребят с их собственными, а не перекатанными результатами, уютный банкет, профессорский коньячок, его, бравиковский, чаек (он спиртного почти не пил) и – чего греха таить – соответствующее отношение к нему, столичной штучке. Но это – ладно. Это, конечно, глупости, никогда он этого не поощрял. А когда встречал работы оригинальные и перспективные, то через того же Назарова продвигал в 'Урологию и нефрологию' и не забывал устроить авторам приглашение в Москву на семинар или международную конференцию. По этой же, кстати, причине имел множество доброжелателей в провинции, Еще он подумал, что отложит Лучкова на следующую неделю. Нет худа без добра, не лежала у Бравика душа оперировать Лучкова завтра. Отчего-то не хотелось Бравику его оперировать.
Бравик провел утреннюю конференцию и попросил Митю зайти к нему.
– Митя, – сказал Бравик, – мне надо поехать в Тверь. Лучкова завтра оперировать не будем.
– Правильно, – сказал Митя. – Я вам говорил – он не подготовлен.
– Вот, вот. Пусть его анестезиологи еще подготовят. Цистэктомию сделай сам.
Аденомы пусть ординаторы делают. Ты проследи. Встань на первые руки. Ты или Гурам…
– Хорошо, Григорий Израилевич. Разберемся, – сказал Митя. – В двенадцатой палате постинъекционный абсцесс.
– Это безобразие. – Бравик повысил голос. – Это никуда не годится! Гулидова палата?
– Григорий Израилевич, у Гулидова пять палат, – резонно сказал Митя. – Ну что вы, а? Он не может каждую ягодицу отследить. Это вообще интерн абсцесс пропустил.
– Так… Не надо мне тут адвокатов. Вот пусть Гулидов сам идет в гнойную хирургию, сам договаривается и сам переводит. Здесь вскрывать не будем. Это безобразие!
– Да переведем, – спокойно сказал Митя. – На пластику лоханки вы в графике.
Переносить?
– Оперируй. Вместе с Гурамом оперируйте.
– Понял. Только я график перепечатаю, а вы – подпишите.
– Да, разумеется, – сказал Бравик.
Он отпустил Митю и позвонил Никону. Трубку взяла постовая сестра.
– Владимира Астафьевича…
– Он в перевязочной, – сказала сестра.
– Это Браверман говорит. Позови его, пожалуйста.
– Ага… Сейчас, Григорий Израилевич…
Она стукнула трубкой по столу и убежала.
Вскоре подошел Никон.
– Привет, Бравик. Как дела?
– Все нормально. Ты знаешь, я в Тверь уеду завтра.
– Зачем тебе в Тверь?
– Конференция. Назаров попросил… поприсутствовать.
– Ну, давай. Водки попьешь, аспирантку склеишь, – хохотнул Никон.
– У Худого день рождения завтра.
– Точно, – сказал Никон. – Мы проставимся за тебя. Не переживай.
Бравик не любил дней рождений, крестин, свадеб, спусков яхт на воду, почти никогда не ходил – на него не обижались.
– Как он себя чувствует?
– Бравик, это не комментируется, – усмехнулся Никон. – Хорошо себя чувствует.
– Его, вообще, обследовали потом? – сварливо спросил Бравик.
– А это надо?
– Да пожалуй, что не надо, – буркнул Бравик.
– То-то, – сказал Никон. – Когда ты вернешься?
– В пятницу.
– Ну, давай. Счастливого пути.
– Пока.
Бравик положил трубку.
Бравик боком вошел в купе, положил портфель на полку и неловко, бочком, сел, не сняв пальто.
Билеты для него были заказаны в мягком вагоне, это было хорошо. Было бы совсем хорошо, если бы в соседях оказался молчун средних лет, непьющий, аккуратный.
Такой, чтоб пошелестел немного газетой, попил чаю и лег спать.
Бравик снял пыжиковую шапку, протер носовым платком запотевшие очки, провел платком по подмокшей лысине, отдернул занавеску и посмотрел на часы. До отправления поезда оставалось пятнадцать минут. Бравик очень не любил спешки, суматошного проталкивания по коридору, не любил пережидать, пока соседи разложат по ящикам сумки и коробки, и всегда приезжал к поезду загодя. Но стоило ему выйти на перрон, он начинал торопиться, семенил, обгонял носильщиков, успокаивался только в купе.
Он встал, повесил на вешалку немодное серое пальто с каракулевым воротником, поверх пальто повесил пиджак, переложил в портфель портмоне. Потом вынул из портфеля несессер, книгу Конецкого 'Вчерашние заботы', полиэтиленовый пакет с войлочными тапочками. Мелкие деньги – чтобы расплатиться за белье и чай – у него лежали в очешнике. Бравик, пыхтя, расшнуровал ботинки, задвинул их под полку, снял брюки, быстро достал из портфеля синие тренировочные штаны, надел, вздохнул, бережно разгладил брюки по складкам и повесил на плечики.
Прекрасно… Он взбил подушку, положил в изголовье портфель, накрыл его подушкой и подумал, что к путешествию готов. Потом включил светильник, погасил верхний свет, лег, раскрыл Конецкого и стал ждать соседа.
Вскоре состав громко скрипнул, качнулся и еле ощутимо поплыл.
Постучав, вошел проводник – молодой широкоплечий парень в голубой форменной рубашке с погончиками. Бравик заплатил за белье, спросил чаю и про соседа.
Проводник улыбнулся и сказал, что до Твери Бравик поедет один. Бравик улыбнулся в ответ.
Это было просто превосходно.
Проводник ушел, минут через десять вернулся, принес чай. Бравик сел, отдуваясь, сделал несколько глотков – после метро и торопливой одышливой ходьбы по перрону ему хотелось пить. Чай был вкусный, крепкий. Бравик еще раз вытер платком лоб и опять прилег.
Он лежал поверх одеяла и слушал погромыхивание колес на стыках. За занавесками проносились огни подмосковных станций, в купе было натоплено, чисто, свежим пахла наволочка, тепло светил желтый ночник в изголовье. Краем глаза Бравик видел, как покачивается в тонкостенном стакане с мельхиоровым подстаканником янтарный чай, слышал, как еле-еле позвякивает ложечка. Он подумал, как замечательно выспится в эту ночь (Бравик всегда хорошо спал в поездах). Он с наслаждением умостился. Сначала Бравик было почитал Конецкого, но потом закрыл книгу и положил на живот. Читать не хотелось. Хотя Конецкий при любых обстоятельствах был ему мил – квинтэссенция самоиронии, спокойное отношение к жизни, неповторимые моряцкие юмор и фольклор и очень верное понимание человеческих характеров. Умница. И трудяга. Бравик любил умниц и трудяг.
