– Коньяк еще есть?
– У меня всегда есть коньяк.
– Ну, и чем вы хвастаетесь? – вздохнул гость. – Печень до пояса, а туда же…
Коньяк у него всегда есть. Несите сюда ваш коньяк.
'Не помешает', – подумал Сергеев.
Он отворил балконную дверь, вошел в палату, взял Сеньку за безвольное запястье, посчитал пульс.
Едва-едва… Редко и слабо…
Он взял из портфеля фляжку, подумал: 'Мистика-схоластика', – и вернулся на балкон.
Гость ждал его, глядя через плечо. Ветерок трепал лацканы его халата.
'Как ему не холодно? – подумал Сергеев. – Одно белье под халатом.' – Будете? – спросил Сергеев, откручивая крышку.
– Не стоит. – Гость махнул рукой.
'И еще он любит не 'Голуаз', а дух сорта 'Кэвендиш'*. И коньяк ему ни к чему', – подумал Сергеев.
Он сделал маленький глоток.
– Так зачем вы здесь?
– Я скорее не 'зачем', а 'почему'.
– И почему?
– Как говорит ваш сын Вася – 'потомусо'.
– Он так говорит, когда не желает раскрывать мотив своих безобразий. К тому же ему три года. У него низкая степень социальной ответственности.
– А у меня вообще никакой социальной ответственности. Я только хочу вам заметить, что в нашем с вами случае копаться в причинно-следственных связях не стоит. Времени мало.
– Я, право, не знаю, как с вами разговаривать, – недовольно сказал Сергеев. – Вы все время темните.
– Да поймите же вы, прозаик, человек с фантазией! – Гость повысил голос. – Поймите, что я соответствую, я по образу и подобию, я логически и эмоционально комплементарен! Я здесь, потому что у вас есть вопросы, которые вы не решаетесь задать самому себе, потому что вы уже боитесь, что смерть Семена Борисовича может послужить для вас одной из зарисовок, попасть в одну из ваших сумасшедших книг – и сами уже этого стыдитесь. И еще много 'потому что'. Дьявол вас раздери, Сергеев! Вас ведь не удивляют бытовые закономерности? Порвался ремень генератора – вы поехали на метро. Пошел дождь – вы раскрыли зонт. И так далее. Эти закономерности вы даже не отмечаете. Выпейте еще немножко коньяка. Выпейте, выпейте, вы после коньяка лучше соображаете. Отнеситесь к моему появлению как к изменению погоды или… словом, как к данности. За каким чертом вы ломаете голову? Какая сейчас разница – кто я такой? Тень отца Гамлета, дежурный реаниматолог, ваш прадедушка по материнской линии или баньши? У вас ведь есть вопросы? Так задавайте свои вопросы!
Сергеев был немного оглушен. Он растерянно смотрел на тлеющую сигарету в своей руке.
– Ну как? К делу? – спросил гость.
– Значит, вечер вопросов и ответов? – неуверенно спросил Сергеев.
– А хоть и так. Садитесь, там, позади вас, стул.
В углу балкона действительно стоял стул. Сергеев вынул носовой платок, смахнул с дерматинового сиденья пыль и сел. Гость прислонился к стене.
– Итак?
– Итак, – сказал Сергеев и закурил новую сигарету. – Почему плакал Бравик?
– Прекрасно, лед тронулся. Вы говорите – Бравик? Ну конечно! Бравик! Сам Бравик!
Вы его, поди, обескураженным-то никогда не видели.
– Всяким видел…
– Это давно было. А тут он заплакал. Бравик – и заплакал!
– Я, наверное, не совсем точно выразился. Но Бравик у нас такой спокойный человек. И он сильный, он за собой следит.
– Ну разумеется. А тут спокойный Бравик разревелся, как девчонка.
– Почему?
– Вы только меня не торопите. Я вам буду постепенно отвечать, хорошо? Так вот, доктор Браверман, как известно, большая умница. Но доктор Браверман знает о себе кое-что такое, чего не знают ни его друзья, ни его коллеги, никто. Ваш Бравик не циник, но он, как бы это сказать, 'знает жизнь'. В отделении у Бравика стальная дисциплина и образцовый порядок. Он гоняет своих докторов, как сидоровых коз, он так их выучивает, что в Москве его ординаторы, 'люди Бравермана', идут нарасхват. Он уверен в себе, язвителен, как гюрза, безжалостен к шалопаям. Так?
– В общем, так.
– Но он часто думает о себе.
– О себе?
– Да, о себе. А приближающаяся кончина Пряжникова свела воедино некоторые догадки Бравика.
Сергееву стало зябко, он поплотнее запахнул халат.
'Он, наверное, тоже замерз', – подумал Сергеев и посмотрел на гостя. Но гость-то не замерз. Там, где недавно из-под халата виднелось операционное белье, Сергеев увидел высокий воротник плотного вязаного свитера.
– Однажды, – монотонно продолжал гость, – было это года три или четыре тому назад, Бравик консультировал у Пряжникова своего больного. Семен Борисович – грамотнейший нефролог, к кому еще идти за советом, как не к нему. Там была патовая ситуация. Такая… балансирующая ситуация. И вроде бы можно оперировать – и вроде бы не стоит оперировать. Помните, как это бывает, да? Пряжников оперировать не советовал. Он сказал: 'Поготовь его еще пару недель, если хочешь – переведи ко мне, формально ты прав, но я не советую, что-то мне не нравится'.
А Бравик по каким-то своим причинам все же прооперировал, и больной погиб.
Позиция Бравика была безупречна, у него были веские резоны и были четкие показания к оперативному вмешательству. Но Пряжников ему тогда все же сказал:
'Ты уже достаточно опытный человек, тебе уже пора отталкиваться не только от показаний и противопоказаний, но иногда и от своей интуиции, ты уже можешь ей доверять, ты уже взрослый, и интуиция твоя – взрослая'. Улавливаете, да? С того случая Бравик стал осторожнее. Он стал понимать свою работу не так… механистично.
Сергеев подумал, что немного было на свете людей, к кому Бравик прислушивался. А к Сеньке он прислушивался всегда.
– Или вот еще – отец Бравика. Вы ведь вхожи в его семью?
– Конечно. Мы с Бравиком вместе учились. Мы старые друзья.
– Что за отношения у него с отцом? Как вы думаете?
Сергеев пожал плечами.
– Доброжелательные. Сдержанные.
– А вот и нет! Бравик обожает отца! Знаете, чем тот занимается?
– Да. Крепит ракетный щит Родины. Секретный дядя Изя – секретнее некуда…
– Верно. Жена Израиля Борисовича шутит: 'Ты мой членкор по фамилии Петров'. Его карьера могла сложиться куда удачнее.
– Куда уж удачнее?
– Не скажите. Он в свое время написал две докторские диссертации.
– Почему две?
– Дважды его защита совпадала с началом антисемитской кампании. В первый раз он вышел на защиту – и тут началась Шестидневная война. Представляете? В шестьдесят седьмом году человеку с фамилией Браверман было сложно защититься. Его зарубили.
Больше половины сданных бюллетеней оказались испорчены. Кворум не набрался. Он какое-то время поборолся за отмену решения комиссии, а потом махнул рукой. К тому же его разработка давно была внедрена и исправно служила народному хозяйству. 'Изделие номер такой-то…' Когда доброжелатели из
