Что там можно, что нельзя…
– Вот, например, Вова Гаривас, – сказал Сенька. – Совершенно безответственный человек. Вел себя кое-как, теперь локти кусает. В прошлом году они с Генкой в Польшу ездили, по линии 'Спутника'…
– И чего? – с любопытством спросил Саша. – Что они там натворили?
– Они очень шумно квасили. А потом Гаривас у англичанина все выиграл.
– У какого англичанина? И что значит 'все выиграл'? Каким образом?
– Все. Деньги, джинсы, плащ… В покер выиграл. Раздел до нитки. Потом, конечно, вернул – шутка… Но все равно получился скандал. Английский студент, марксист, сутки в номере просидел, выйти не мог. Не в чем было выходить, Гаривас ему носки и трусы оставил, – хмыкнул Сенька и поставил на крышку письменного стола две серебряные рюмки. – Потом выяснилось, что они с англичанином одну и ту же немку обхаживали. И Гаривас, значит, был на грани успеха. И ему надо было только, чтобы джентльмен один денек под ногами не путался. По-немецки Вова говорить не умеет. С немочкой же надо было помурлыкать. А по-английски, как ты сам понимаешь, джентльмен говорил немножко получше, чем наш Вова.
– Молодец Гаривас, – одобрительно сказал Саша. – Он победил?
– Естественно. Разумеется, он победил. Ты же знаешь Гариваса. Устроил Брусиловский прорыв. Трахнул Гретхен и вернул шмотки товарищу из Оксфорда. Но скандал все же получился.
Сенька посопел трубкой и разлил по крохотным серебряным рюмочкам армянский коньяк (у него всегда водился армянский коньяк, Сенькин отец был академиком, получал фантастические заказы в неприметном, без вывески, с зашторенными витринами, продуктовом заведении на Ленинском проспекте).
– Но вот беда-то – немочка, мать ее, оказалась западной, – продолжил Сенька. – Трахнуть товарища из Германской Демократической Республики – такое Гаривасу простили бы, а, может быть, даже одобрили бы. Так сказать, укрепление интернациональной дружбы на уровне молодежных организаций. Но вступить в интимную связь с представителем капиталистического лагеря?! Переспать с фройляйн из Североатлантического блока?! Вопиющая безответственность, если не сказать хуже!
– Гаривас парень не промах, – согласился Саша, взял рюмку, кивнул Сеньке и выпил. – Уфф… Какой коньяк, е-мое!.. Так, и что дальше?
– Старший группы сделал Вове замечание. Велел к немке не приближаться.
– Да, Вова безумно любит, когда ему дают такие указания, – кивнул Саша. – Дальше я приблизительно представляю.
С Вовой Гаривасом Саша познакомился на даче у Сеньки, в прошлом году. Гаривас был парень-огонь. Чернявый, смугловатый атлет, похожий на испанца.
Незамедлительный на язык. Как говорится: если и есть на свете парень, которому можно указывать, кого можно трахать, а кого нельзя, – так это точно не Гаривас.
– Вова послал старшего. Тот поднял вонь: мол, возмутительно себя ведешь, отправим тебя в Москву завтра. А Вова ему: пошел ты, у меня, может, большое чувство, она, может, из своего Франкфурта в нашу с родителями двухкомнатную на Каховке переедет и в ВЛКСМ вступит. И вообще, говорит, отвали, у меня путевка оплачена до двадцать восьмого включительно, и Родиной меня не пугай. Ну, а потом Вове все это дело аукнулось. Он хотел этим летом через тот же 'Спутник' поехать в Венгрию, а ему – отойдите-ка в стороночку, товарищ Вова Гаривас, у вас дисциплина хромает. Его теперь еще долго никуда не выпустят.
– Да я вообще там глухонемым прикинусь. Мне бы только покататься досыта, – покладисто сказал Саша, откинулся на диванные подушки и опять запел:
…Говорил со мной, как с братом
Про коварный зарубеж,
Про поездку к демократам
В польский город Будапешт…
Наташка грустно сказала:
– Целых две недели тебя не будет…
– Я тебе звонить стану, – нежно прошептал Саша и поцеловал Наташку в висок. Он знал: мало того, что будет звонить, – он будет звонить ежедневно. – Что тебе привезти? Так в кино всегда спрашивают: 'Что тебе привезти из Лиссабона, дорогая?' Про шмотки я молчу, болгары в глаза таких шмоток не видели, какие ты носишь.
Наташка польщенно усмехнулась. Ее старшая сестра Вера – белесая, с лошадиными зубами и великолепной спортивной, точеной фигурой – одевалась сама и одевала Наташку. Фарцовщики на Беговой и в Лужниках ходили перед ней на цырлах, она была клиент. Вера была привередлива, как Жаклин Онассис, и выдерживала стиль, как Коко Шанель. Она презирала дешевку из 'Тати', обувь покупала только итальянскую, трикотаж – только шведский, а джинсы – только штатовские. Она издевательски смеялась, когда ей пытались задвинуть сингапурскую туфту. Она отставала от сверстниц из Брюсселя и Лос- Анджелеса на полсезона, не больше. Конечно, одеться на мэнээсовские сто двадцать и стипендиальные сорок было невозможно, немыслимо.
Однако у сестер, слава богу, был папа, профессор биофака МГУ. Он был разведенный папа, но о дочерях и бывшей жене трогательно заботился, еженедельно загружал продуктами холодильник в квартире на Усачевке и постоянно подбрасывал сестрам.
– Привези мне розовое масло, – попросила Наташка. – Ленка Грицук была на 'Слынчев бряге', привезла такие колбочки, их в Казанлыке делают, в Долине роз.
Пахнет сказочно.
– Привезу, – пообещал Саша. – А ты честно скучай по мне. И помни, сука, Вовик тебя любит.
Это у них была такая шутка, они часто так друг другу говорили. Осенью Вова Гаривас, который был в Сенькиной компании главным поставщиком 'нелегалки', дал Саше на ночь сборник рассказов ленинградского писателя Сергея Довлатова, эмигрировавшего на Запад. Сборник назывался 'Наши', и это был не ксерокс, не самиздатовская машинописная перепечатка, а настоящая американская книжка, опубликованная издательством 'Ардис' в прошлом году (остается только удивляться, с какой оперативностью Гаривас добывал книжные новинки). Саша с Наташкой читали вслух сборник всю ночь и хохотали так, что наутро болели скулы и сел голос. В этой книжке вохровцы уводили уголовника со свидания, а он вырывался и кричал жене: 'Надька, сблядуешь – убью! Разыщу и покалечу, как мартышку… И помни, сука, Вовик тебя любит!..' Саша, возвращая книгу, сказал Вове:
– Слушай, какой замечательный писатель! Я про него раньше не слышал. А кто он, вообще, такой?
Гаривас сказал, что Сергей Довлатов – бывший журналист, что он жил в Ленинграде и Таллине, что ему 'перекрыли кислород', и он в семьдесят восьмом уехал. И еще Гаривас пообещал Саше книгу 'Зона: Записки надзирателя' Анн-Арборовского издательства 'Эрмитаж'.
– Только на 'Зону' очередь, – сказал Вова и поморщился – невольно получился мрачноватый каламбур. – Ее сейчас Генка читает, потом Боря Полетаев будет читать, потом Дорохов. А вот после Дорохова я тебе дам.
– Где ты берешь такие классные книжки? – завистливо спросил Саша.
– В библиотеке, естественно, – легко сказал Вова. – Во многия знания многия печали, Саня. Меньше знаешь – крепче спишь. Читай и радуйся. Какая тебе разница, где я их беру?
Вообще, Вова Гаривас был занятным типом. Он был хирург, в прошлом году закончил институт, работал вместе со своими друзьями Гришей Браверманом и Геной Сергеевым в шестьдесят четвертой больнице. Но Саше казалось, что Гаривас очень тяготеет ко всему словесному, что литература занимает его больше, чем медицина. И когда Саша сказал об этом Сеньке, тот ответил: 'Вовка в медицине не задержится, помяни мое слово. Он или писателем станет, или журналистом'.
Гаривас был здорово начитан, и видно было по нему, что литература для Гариваса не музей, но привычный интерьер, обжитое жизненное пространство. Вову всегда было интересно послушать. Он так, по-свойски, говорил о писателях, так хорошо знал перипетии биографий и сонм библиографий, что корифеи писательского дела превращались для Вовиных слушателей из памятников в людей. Из покрытых пылью застекленных портретов в школьных кабинетах литературы писатели превращались в живых людей. В
