– Внимание!
– Помехи!
– Не стрелять!
Человек остановился. Кубриа сморгнул пот. Гомес задержал дыхание.
– Стоять! Бросить оружие! Встать на колени!
Губы человека зашевелились:
– Я – генерал-майор Вернер Юнге, – донесся его сдавленный голос.
Лицо Кубриа исказила хищная усмешка. Тени десантников крались через холл.
– Бросить оружие! На колени!
– … Первый отдел Управления специальных операций!
– На колени!
– Не стрелять!
– Имею при себе… – Рука человека резко опустилась в карман.
– Огонь! – крикнул Кубриа, наконец, получивший возможность убить своего боша. Выстрелы его карабина словно сорвали лавину, очереди загремели со всех сторон, слились в один непрерывный звук, и генерал-майор Юнге, кавалер Креста в Золоте, умер позорной смертью, был убит при попытке сдаться, тело его развалилось на куски, превратилось в мешок изрешеченного мяса. Пыль от разбитой штукатурки еще кружилась в воздухе, а десантники уже бросились в атаку, поливая дверь огнем.
И тут пол вздрогнул и глухой раскат донесся сквозь стены. Волна белого пламени ударила из дверей, от жара затрещали пластины брони, где-то с грохотом лопнуло стекло. Люди попятились к выходу, перекрытия над головой угрожающе трещали. Закрываясь рукой, десантник потянул за собой дымящийся труп Юнге – на нем тлела одежда, пропитанная кровью. Вспыхнули факелы – пальмы в кадках занялись, как по команде. Откуда-то повалила пена, горячий ураган рвал ее в воздухе, кружил огромными хлопьями.
– Термитная мина! – выкрикнул оператор. И добавил в растерянности: – Отказ всех модулей наблюдения…
Подгоняемый волной жара, Джон выскочил на улицу одним из последних.
Через окна было видно, как ревет в центре холла столб пламени, как воском оплывают раскаленные добела бетонные плиты.
– Бедный ублюдок! – услышал он чей-то голос. – Решил покончить с собой.
Джон почувствовал, как сосущее чувство, наконец, отпускает его, словно сгорая в этом адском огне.
– Сэр, тут у него в руке что-то зажато, – доложил медик, склонившись над тем, что раньше было телом Юнге.
82
Наконец-то ее оставили в покое. Дали умыться и даже напоили сладким, кирпичной крепости чаем. Совершенно без сил она опустила голову на сложенные руки и закрыла глаза. Ей казалось, что все, ради чего стоило жить, рухнуло; она потеряла самого дорогого для себя человека.
Какой дурой надо быть, чтобы думать, будто можно остановить войну! Погибли люди – вот и весь результат. Теперь, когда Ханну убедили, что она повинна в смерти стольких людей, она уже не чувствовала отвращения к Хенрику. В комнате, где ее оставили, не было ничего, кроме стола и пары стульев, не было даже окна, чтобы занять себя, глядя на улицу; только унылые стены да табличка с описью казенного имущества. Думы ее были столь же унылы: рискуя жизнью, он доверился ей, она страстно хотела помочь – и спасовала перед хитро поставленными вопросами полицейских. Она даже не думала о том, что будет с нею, с ее карьерой. Мысль о том, что Хенрик перед смертью мог счесть ее предательницей, бередила душу. По крайней мере, Джону больше ничего не угрожает, подумала она. И горько усмехнулась: так трудно забыть о том, что осталась одна.
Она прикусила губу, чтобы сдержать слезы: боль помогала ей сопротивляться. Попыталась отвлечься, вспомнить какую-нибудь незамысловатую мелодию, чтобы поднять настроение, но на ум не приходило ничего, кроме щемящего «День придет, ты с улыбкой проснешься…», – так что она почувствовала, как комок в горле не дает дышать: вечер, мост, запах древесного угля и подгоревшего мяса, они с Джоном в машине и говорят о любви, а человек со шрамом провожает ее цепким взглядом. Следом почему-то выплыл пропускной пункт на выезде из Пуданга, укоризненная улыбка Хесуса, фальшивая уверенность рыжеволосого наглеца. Снова этот Арго! Все началось из-за него. Сухой туман вернулся, окутал ее непроницаемой ватой, она ощутила прикосновения больших теплых рук, и это не были руки Джона.
Пол дрогнул, и низкий глухой звук просочился сквозь стены, словно ворчание огромного зверя. Мигнул свет. Она встала и осторожно подергала дверь. Заперта, как и следовало ожидать. «Хорошенькое дело, – подумала она, – я тут как в мышеловке». Она поискала глазами кнопку, которой вызывают охрану. Не нашла. Снова донесся глухой звук. Пыли не было видно, однако Ханна отчетливо ощущала на губах вкус, какой бывает во время посещения развалин. Она заколотила в массивную дверь. Ничего. Лишь свет плафонов то тускнел, то разгорался вновь.
Она снова села к столу. Решила – что ж, после всего, что с ней было, ждать здесь – не самое трудное занятие. Незаметно для себя она уснула. Показалось, только-только прикрыла веки, а шея уже затекла от неудобной позы.
Она открыла глаза: в комнате кто-то был.
Отвернувшись, чтобы потереть ладонями измятое лицо, она подумала: опять допрос. Неужели им не надоело? И сказала громко:
– Я уже все рассказала.
Голос Джона произнес:
– Осталось обсудить еще кое-что.
Она совладала с собой, спросила:
– Неужели нельзя, чтобы допрос вел кто-нибудь другой?
– Я снова веду это дело, – ответил он, усаживаясь напротив и глядя, как она нервно теребит пальцы. – Контрразведка проверяла твои показания. Фантастическая история.
– Я говорю правду, – в тысячный раз повторила Ханна.
Он сказал:
– Почти все подтвердилось. На трупе Юнге нашли кое-что любопытное. Конечно, юридической силы в этих документах нет, но на их основе начата работа по всему Симанго. Дипломатические миссии тоже оповещены. Эта история как снежный ком.
Она не удержалась от ехидства:
– Жаль, что я доставила тебе столько беспокойства.
Но ей не удалось удержать вызывающий тон; присутствие Джона, его смущенная улыбка лишали ее с таким трудом восстановленной уверенности. Чувства чередовались в ней с сумасшедшей быстротой: от злости на свою слабость до отчаянной надежды – а вдруг?
– Извини меня, – сказала она. – Грустно ощущать, что ты мне не веришь. Все вышло не так, как я хотела. Так глупо. Я знаю, тебе и без того нелегко. Слышала, на тебя навесили обвинение в дезертирстве. А я все время путалась у тебя под ногами.
Она замолчала, борясь с подступившими слезами.
Он сказал:
– Все обвинения с меня сняты. Даже наоборот, меня собираются поощрить. Только я-то знаю: действовал я как дилетант. До последнего дня считал, что охочусь за уличным бандитом. – И неожиданно тихо добавил, склонившись через разделявший их стол: – И самое главное – теперь ты меня ненавидишь.
Это было все равно что спуститься в гостиничный бар, чтобы наскоро перекусить парой бутербродов с суррогатным кофе, а вместо этого оказаться на светской вечеринке с шампанским, живой музыкой и грудами деликатесов в хрустальной посуде. Она смотрела на него, в изумлении позабыв все слова.
– Конечно, – продолжал он мрачно, – ты теперь станешь знаменитой как та девчонка Ковальски. Даже больше: ты столько всего испытала, ввязалась в большую игру. Может быть, даже помогла остановить бойню. А мне всего-то и было нужно – поверить тебе. Знаешь, я просто глупец. Всегда думал, что буду доверять тебе, а после увидел, как ты идешь с этим типом и… Сам не пойму, что на меня нашло. Ну, ничего,
