И потом я сам, осмелев, обнимаю и целую каких-то совершенно отвязных полуобнаженных красавиц, и их мужья и парни хлопают меня по плечам и белозубо смеются. И я понимаю — это Новый год, он наступил, и толпа вокруг извергает радость, искрящееся нечто сводит меня с ума, потоками разливаясь в воздухе. А потом новая волна фейерверков взрывается над головами, и сыплются потоки разноцветного огня с крыш отелей, и люди счастливо воют в каком-то вселенском экстазе, и губы мои вскоре немеют без должной тренировки от жгучих прикосновений таких женщин, каких можно увидеть лишь в сладком сне. Я пьянею без вина, но и вино пью, как воду, и мне кажется, если я узнаю, что умру завтра, то не расстроюсь ничуть — я впервые по-детски, беззаботно счастлив. И горькая капля яда, ненависти примешивается к моему безоблачному небу. Я готов порвать на куски всю ту шваль, что затеяла революцию во имя банальных денег, и ту рвань, которая верит идиотским революционным призывам, и все они вот-вот ворвутся и разрушат этот Эдем, этот остров радости и чистоты, оплот игривых и сексуальных богов, и мне отчаянно хочется помешать им, но я не знаю как, потому что я не хочу насилия, оно чуждо мне сейчас. И я снова пью вино и желаю всем революционным патрулям в округе: просто умрите от счастья, сволочи. Будто в ответ на мой призыв я слышу характерный утробный вой пикирующего беспилотника, он где-то рядом, но его трудно, практически невозможно увидеть в темноте, реактивные выхлопы срывающихся с его подвесок ракет чертят ночное небо белыми гребенками, и далеко за домами я вижу яркие вспышки — Имперская армия проверяет ПВО наемников. Никто вокруг не замечает налета — музыка маскирует гром, а сполохи салюта не дают выделяться зареву от горящих казарм. И праздник продолжается. Но вино уже становится кислым, рот вяжет от его терпкого вкуса, женщины становятся все на одно лицо, и я бреду в каком-то отупении и проклинаю своего жестокого бога — бога войны, что испортил мне самый светлый праздник в моей жизни. И щемящая грусть поселяется внутри. Я беру еще бутылку виноградного, босая мулатка с распущенными особым образом длинными волосами прикладывается к моим мокрым от вина губам и смеется заразительно, и я целую ее со всей своей белой незрелой страстью и вместо ее губ чувствую губы Шармилы.
— С Новым годом, тростинка моя, — говорю я, и мулатка охотно угощается вином из моих рук, а потом бросается в водоворот танцующих и растворяется в нем.
Я с удивлением обнаруживаю, что у меня даже не украли деньги из нагрудного кармана, хотя подчистую вытащили мелочь и ключи от квартиры из карманов шорт, и удобно устраиваюсь на открытой террасе какого-то ресторанчика, увитой лозой, нисколько не стесняясь своих босых ног, испачканных песком, — тут все такие. Я вижу поджарого сильного мужчину моих лет, что мягко улыбается мне из-за соседнего столика. Как только я занимаю столик, он поднимается и неторопливо подходит ко мне. Все его движения выверенны и неспешны.
— Вы позволите мне присесть ненадолго, сеньор? — вежливо спрашивает он, и я мгновенно настораживаюсь и быстро оглядываюсь вокруг, с трудом напрягаю мои затуманенные мозги, и то, что я вижу, убеждает меня, что я сплю. Ибо этого не может быть.
— Садитесь, майор, чего уж там. Простите, что не называю вас сэром. Очевидно, это было бы нарушением конспирации, — говорю я. — Хотите вина?
— Не откажусь, — говорит мужчина, тщательно скрывая свое изумление, и делает знак официанту.
Я молча рассматриваю его узкое волевое лицо. Серые глаза. Резкий подбородок. Расслабленная поза, за которой прячется скрытая сила. Он не один. Его прикрывают. Двое за столиком у входа. И он совершенно не боится меня. Не опасается окружающей обстановки. Он изучает меня в ответ. Совершенно спокойно и не маскируя намерений. Отмечает мой возраст. Сильные плечи. Линию подбородка и ширину лба. Ему нравится огонек ума в моих глазах. Надо же — никогда бы не подумал про себя такого. Перебрасывает в уме варианты признаков, по которым я смог его опознать. У него ничего не сходится. Ему это сильно не по душе — он привык контролировать ситуацию.
— Не знаете, с чего начать разговор? — подбадриваю я.
— Да нет, просто гадаю, тот ли вы человек, что охмурил мою наивную крошку Шар, — неискренне отвечает Генри О'Хара, майор военной разведки. Отец Шармилы.
— Именно тот, Генри. Вы позволите мне вас так называть?
— Да чего уж там. Давайте, Ивен. Новый год все-таки.
Я разливаю вино и поднимаю бокал.
— С Новым годом, Генри!
— С Новым годом.
Мы звонко сталкиваем бокалы. Волна радостных криков доносится сквозь музыку — новые букеты огней распускаются вполнеба.
— Я попытаюсь облегчить вашу задачу, Генри, — довольно развязно говорю я. Вино расслабило меня до состояния сырой глины. — Вы ведь сюда не о вашей дочери поговорить пришли. Времени у вас — кот наплакал, следовательно, «горячий» подход, прямая вербовка, побудительный мотив, скорее всего, страх наказания за убийство некоего человека, убивать которого мне не следовало. Кроме шантажа, видимо, значительную роль будет играть ваш статус человека, являющегося родственником женщины, которую я люблю. Это здорово стимулирует доверие, верно? Закройте рот и улыбнитесь, Генри. Где ваша хваленая выдержка, черт вас возьми!
— Не знал, что программа подготовки в Корпусе затрагивает такие сферы, — наконец говорит Генри.
Он берет себя в руки и улыбается открытой улыбкой поверх бокала, глядя мне в глаза. Но вот незадача, я вижу, что улыбка эта — просто часть правил установления контакта. К тому же он элементарно тянет время, заново выстраивает линию разговора, так некстати разрушенную моей непосредственностью. Он лихорадочно перебирает в памяти данные моего досье, я удивляюсь мимолетно — ого, сколько насобирали! — тут и мой послужной список, и характеристики непосредственных командиров, доклады службы наблюдения СБ, перечень негативных контактов и медицинские показатели, описание склонностей и способностей, полицейские досье и материалы уголовного дела, здесь же сведения о всех женщинах, к которым я когда-то так или иначе прикасался, о друзьях, знакомых, о семье. Подробно описываются круг моих контактов во время, до и после службы, мои привычки и пристрастия, сорта пива, которые я употребляю, состояние моих финансовых дел и даже протоколы судебных заседаний с моим участием. Я поражен даже не тем, каков объем энциклопедии, посвященной моей вполне серенькой персоне, а тем, как обычный в общем-то человек смог за сутки переварить бескрайний океан информации. Эта способность и колоссальная работоспособность собеседника вызывают во мне невольное уважение. Сейчас О'Хара уже сомневается в своем прежнем выводе о возможности моей вербовки. Я даже вижу крючок, которым он собирался меня зацепить, — убийство офицера. Беда этих господ — обладая прорвой информации об объекте, они не могут хотя бы попытаться отойти от заученных схем. Их улыбки, доверительный тон и внешняя респектабельность не более чем следование раз и навсегда утвержденным правилам игры в кошки-мышки. Дьявол тебя подери, майор, да будь ты просто человеком — скажи, что тебе надо, и для чего, и как это сделать, и я расшибусь в лепешку, чтобы помочь такому парню, как ты! В конце концов, ты единственный, кто сейчас может помочь мне выбраться из этой задницы! И майор удивляет меня. Потому что вдруг говорит то, что думает.
— Моя крошка не зря выбрала вас, Ивен. Теперь я вполне понимаю ее, — произносит он и сует в рот тонкую сигарету. — Курите?
— Вы же знаете, что нет, — усмехаюсь я. — По-моему, в моем досье это зафиксировано. А вы вовсе не зеленый новичок, который пропускает такие сведения.
— Да бросьте вы ерничать. — Он прикуривает от массивной дорогой зажигалки. Глубоко затягивается и выпускает в потолок ароматный дым. — Моя девочка всегда отличалась нестандартными поступками, — делится он. — Сначала переезд на эту дыру — Шеридан. Потом — офицерская школа. Венец всему — связь с вами, вызов окружению, нарушение табу, карьера псу под хвост, причем с риском для жизни. Скажите, дружище, у вас это серьезно?
— Вы меня удивляете, Генри. Разве вы тут для того, чтобы поговорить с будущим родственником?
— И все же. Строго между нами. Я понимаю, Шар очень привлекательна сексуально и дело может
