Подталкиваю его.
— Только что пробовал, — хрипло отзывается он в темноту. — Нет связи. Шлюз заблокирован. С той стороны вакуум.
— Соблюдайте спокойствие, товарищи! — властно говорит бородач. — Воздуха у нас много. Вода есть. Нет повода для паники. Наверное, небольшая авария из-за землетрясения.
Хвастливый голос впереди:
— Подумаешь, землетрясение. Вот на Церере трясло так трясло. Целые заводы в разломы проваливались. А это — так, легкий толчок. Не стоит беспокойства.
— Храбрец выискался. Отопление не работает. Мы тут через сутки закоченеем, — спорят с ним.
— Надо достучаться до дежурного. Вентиляции тоже нет. К утру внизу дышать нечем будет.
— Надо фильтры развернуть! Они в аварийном шкафу.
— Толку от них! Без циркуляции они бесполезны.
— И ужин пропустили!
Термиты в битком набитом низком тесном отсеке перекрикиваются и спорят, давясь кашлем. Волны голосов отражаются от стен и гаснут в темноте. Каждый гневный выкрик кажется мне вымученным. Гнев их неестественен, будто злятся тут по привычке.
Я открываю лицевую пластину. В нос шибает тяжелым смрадом. Живые мертвецы и пахнут соответственно. Три кружки воды в день на брата — не до гигиены.
— На чем я остановился? — Голос бородача перекрывает гул.
— На марсианах, Джон, — услужливо подсказывают ему.
— Продолжаем! Сядьте!
Шестерки бросаются в темноту, раздавая тычки. Словно гребнем проходят по толпе, приводя ее в кондицию. Да у них тут иерархия — закачаешься! Почище, чем в Легионе.
Бородач возобновляет сеанс политической подготовки.
— Марсианская программа колонизации Пояса нереальна. Она не учитывает главного — желания населения астероидов жить свободно. Ради этого мы покинули Землю. Ради этого мы ведем вооруженную борьбу. Фанатичное отрицание Марсом продуктов генной инженерии и управляемых мутаций приводит к возникновению неразрешимых противоречий…
— Кхе-кхе.
Кашель мой, усиленный динамиком, производит эффект разорвавшейся бомбы. Карабкаясь на нары с тихим шелестом, точно большие ночные насекомые, существа вокруг образуют плотную толпу. Дышат мне в лицо. Заглядывают в глаза. Свешиваются сверху. Не веря глазам, щупают амуницию.
Я шевелю стволом.
— Ничего не трогать! — гремит мой голос.
Тени отшатываются.
— Мне нужна Лиз Гельмих.
— Тут нет имен. Только номера. Скажите номер, — робко шепчут из тьмы.
— Я не знаю номера. Только имя. Ее зовут Лиз Гельмих. Она диспетчер подземки с Весты. Она жива?
— А вы кто? Как вы сюда попали? Вы не из охраны. Вы военный? Что случилось? Ее хотят забрать? Когда появится электричество? Вы один? Это у вас оружие? — Сотни тихих вопросов пауками карабкаются по мне.
«Легионеры! Мы отдаем должное вашему мужеству…»
— Лиз! Ты здесь? Ты жива?
— Женщины у нас не здесь. Женщины не с нами. Женщин мало — они отдельно. Там. Там…
— Где именно?
— Там…
«Двадцатый отсек захвачен противником. Возникла угроза захвата противником ключевых точек объекта. Противник продвигается через отсеки два, три, семнадцать, двадцать. Продолжаю оборонительные действия…»
— Лиз, ты здесь?
— Эй, ты кто такой? Ты легионер?
Я скалю зубы, точно волк, от этого властного голоса. Меня подбрасывает и разворачивает в сторону окрика. Шестерки, давно перешедшие грань жизни, не боятся ни бога ни черта. Они разбираются в цепь, охватывают меня в темноте со всех сторон. Я вижу присутствие у многих примитивного оружия. Самодельных острых предметов.
— Я капрал Ролье Третий. Я принял командование над базой. Мне нужна Лиз Гельмих. Больше тебе знать не положено, заключенный.
— Как знать, как знать. Ты не из охраны, солдатик. И системы контроля не работают. Некому нас глушить. А я тут главный. Я староста. Мое слово в этом блоке — закон.
Он тихо смеется. Смех его змеей струится из темноты. Белые зубы выделяются на фоне черного пятна растительности вокруг рта. Шестерки оттесняют лишних. Придвигаются ближе.
Смех обрывается.
— Хороший у тебя скафандр, солдатик. И оружие что надо. С таким можно долго продержаться. Может, поделишься с нами имуществом Федерации?
— Хочешь взять его? Можешь попробовать, — резким движением я закрываю шлем.
— Пугаешь? Я помню, как вы на Весте нас стреляли. И как волокли нас из домов, тоже помню. Вы просто животные, без мозгов и жалости.
— Не больше, чем такие, как ты, — парирую я.
— Не надо, Ролье. Я здесь.
Голос Лиз бьет меня в самое сердце. Она выступает из темноты под тусклый свет аварийного указателя. В грубой рабочей робе с белым пятном номера на груди она кажется еще тоньше, чем раньше. Дурак, откуда тебе помнить, какой она была? Ты ее без скафандра и не видел ни разу. Я всматриваюсь в ее огромные глаза. Она безучастна, словно мертвая.
— Женщины тут дефицит, солдатик. Они даже на работу не ходят — мы работаем за них по графику. Добиваем до нормы. Лиз — настоящая конфетка. И она моя. Никто не смеет к ней прикоснуться.
— Знаешь, а я тебя вспомнил, староста. Ты — тот самый слизняк, что дежурил с Лиз в подземке. Ты ее тогда бросил и сбежал, а она под огнем бинтовала раненых. И ваших в том числе.
— Крошка Лиз всегда была отзывчивой, — похабно хихикает борец за идеалы. За одно это хихиканье мне хочется свернуть ему шею. — Жаль, что мне не удалось тебя там пристукнуть. Я прятался в шкафу с инструментами. Не было случая врезать тебе по башке: ты слишком быстро бегал. Как крыса. — Джон гогочет, довольный своим остроумием.
Я старательно игнорирую противника, что намеревается вывести меня из равновесия. Единственное, что ему удалось, так это вырвать меня из состояния тупой апатии.
— Я пришел за тобой, Лиз, — говорю неловко. Язык почему-то не слушается. — Думал, ты погибла. В других отсеках сплошные трупы.
— Ты не понял, солдатик. — Бородач проталкивается ближе. Он выше меня на целую голову. Смотрю ему в бороду. — Я тут решаю, кому куда идти. Нас тут шесть десятков всего на шестерых дам. Моя крошка дорого стоит. А что у тебя есть взамен?
Напряжение сгущается. Если я ударю кого-то из шестерок — на меня бросятся скопом и похоронят под истощенными вонючими телами. Я еще сумею порвать троих-четверых мускульными усилителями. И все — конец капралу Ролье.
— Зачем я тебе, Ролье? — безжизненным голосом спрашивает Лиз.
Голова ее кажется непропорционально большой из-за коротко стриженых волос. Уж это-то я запомнил. Волосы у нее раньше были длинными. Я словно наяву вижу ее сидящей на перроне, и каштановые пряди выбиваются ей на плечи.
— Иди сюда, крошка, — приказывает Джон. — И не смей открывать рот без моего разрешения.
Все так же безучастно Лиз идет к нему. Тени медленно расступаются, давая ей дорогу. Староста по- хозяйски обнимает ее за плечи. Белая волосатая лапа на хрупком плече.
