Жизнь, и страданье, и все это — ей,той, чьей свечой мы сейчас осиянны.Кто это?Елизаветы и Анныкрик: — Это ель! Это ель! Это ель!
Ада
Что в бедном имени твоем,что в имени неблагозвучномдалось мне?Я в слезах при неми в страхе неблагополучном.Оно — лишь звук, но этот звукмой напряженный слух морочил.Он возникал — и кисти рукмороз болезненный морозил.Я запрещала быть словамс ним даже в сходстве отдаленном.Слова, я не прощала вами вашим гласным удлиненным.И вот, доверившись концу,я выкликнула имя это,чтоб повстречать лицом к лицуего неведомое эхо.Оно пришло и у дверейвспорхнуло детскою рукою.О имя горечи моей,что названо еще тобою?Ведь я звала свою беду,свою проклятую, родную,при этом не имев в видусудьбу несчастную другую.И вот сижу перед тобой,не смею ничего нарушить,с закинутою головой,чтоб слез моих не обнаружить.Прости меня! Как этих рукмелки и жалостны приметы.И то — лишь тезка этих мук,лишь девочка среди планеты.Но что же делать с тем, другимтаким же именем, как это?Ужели всем слезам моиминого не сыскать ответа?Ужели за моей спинойзатем, что многозначно слово,навек остался образ твойпо воле совпаденья злого?Ужель какой-то срок спустявсе по тому же совпаденьюи тень твоя, как бы дитя,рванется за моею тенью?И там, в летящих облаках,останутся, как знак разлуки,в моих протянутых рукахтвои протянутые руки.
* * *
Жила в покое окаянном,а все ж душа — белым-бела,и если кто-то океаноми был — то это я была.