Сердились дамы (что совсем не диво!),Соперницу честил их дружный хор.Мужчины к ней теснились молчаливоИль, поклонясь, вступали в разговор,И лишь один, укрывшись за колонной,Следил за нею как завороженный.
LXX
Красавицу, хотя он турок был,Немой любви сперва пленили знаки.Ведь туркам женский пол куда как мил,И так завидна жизнь турчанок в браке!Там женщин покупают, как кобыл,Живут они у мужа, как собаки:Две пары жен, наложниц миллион,Все взаперти, и это все — закон!
LXXI
Чадра, гарем, под стражей заточенье,Мужчинам вход строжайше воспрещен.Тут смертный грех любое развлеченье,Которых тьма у европейских жен.Муж молчалив и деспот в обращенье,И что же разрешает им закон,Когда от скуки некуда деваться?Любить, кормить, купаться, одеваться.
LXXII
Здесь не читают, не ведут беседИ споров, посвященных модной теме,Не обсуждают оперу, балетИль слог в недавно вышедшей поэме.Здесь на ученье строгий лег запрет,Зато и «синих»[22] не найдешь в гареме,И не влетит наш Бозерби[23] сюда,Крича: «Какая новость, господа!»
LXXIII
Здесь важного не встретишь рыболова,Который удит славу с юных дней,Поймает похвалы скупое словоИ вновь удить кидается скорей.Все тускло в нем, все с голоса чужого.Домашний лев! Юпитер пескарей!Среди ученых дам себя нашедшийПророк юнцов, короче — сумасшедший.
LXXIV
Меж синих фурий он синее всех,Он среди них в арбитрах вкуса ходит.Хулой он злит, надменный пустобрех,Но похвалой он из себя выводит.Живьем глотает жалкий свой успех,Со всех языков мира переводит,Хоть понимать их не сподобил бог,Посредствен так, что лучше был бы плох.