него.
— Спасибо. — Бывшая певица смерила Бобби пристальным взглядом и положила кирпичик «Лего» на стол, возле затейливой, как оригами, упаковки с новым айподом.
Гарантийные бумаги вместе с инструкциями лежали в запечатанном виниловом пакете, а рядом, в пакетике поменьше, — тонкий белый кабель, уложенный мелкими кольцами. Холлис подняла ярко-жёлтый прямоугольник размером чуть покрупнее «Лего» и задумчиво повертела в пальцах.
— Тогда почему втягивается столько новичков? Та же виртуальная реальность, ничего особенного. Помните, как мы все поначалу были увлечены?
Жёлтый квадрат оказался пустотелой литой железкой, покрытой слоем блестящей краски. Деталь от игрушки?
— Имея дело с виртуальной реальностью, мы постоянно смотрим на экран. Вернее, так было десятки лет назад. Теперь стало проще. Очки не нужны, перчатки тоже. Как-то так само получилось. В общем, ВР — ещё один способ указать, куда мы движемся. Причём, согласись, не нагоняя большого страха. А локативное творчество… Им уже многие увлекаются. Сегодня ещё нельзя творить представления непосредственно при помощи нервной системы. Настанет день, и будет можно. Интерфейс у нас уже в голове. Скоро поднимем на такой уровень развития, что и думать забудем о его существовании. Представь, идёшь ты по улице, и вдруг… — он ухмыльнулся и развёл руками.
— Попадаю в мир Бобби, — закончила журналистка.
— Схватываешь.
Повернув жёлтую железку нижней стороной, она прочитала надпись “СДЕЛАНО В КИТАЕ” выпуклыми заглавными буквами крохотного размера. Деталька от игрушечного грузовика? Ящик трейлера? Контейнер? Точно, транспортная тара — из тех, что используют на кораблях.
Уменьшенная копия таинственного прямоугольного каркаса.
Холлис положила миниатюру возле белого кирпичика «Лего» и отвела глаза.
14.
Хуана
Тито вспоминал её квартиру в Сан-Исидро, неподалёку от крупного вокзала. Оголённые провода, ползущие по стене подобно вьющимся виноградным лозам, лампочки без абажуров, кастрюли и сковородки на грубых крючьях. На алтаре беспорядочно теснились разные предметы, обременённые особым смыслом. Пыльные склянки с тухлой водой, наполовину разобранный пластмассовый макет советского бомбардировщика, солдатская нашивка в пурпурных и жёлтых тонах, старинные бутылки с пузырьками, запертыми под мутным стеклом, из воздуха дней, миновавших, по меньшей мере, сотню лет тому назад… Все эти предметы, по словам Хуаны, составляли единую цепь, которая помогала яснее выразить её чувства к своим божествам. Сверху, из-под с
Тот прежний алтарь, как, впрочем, и нынешний, на квартире в испанском Гарлеме, в первую очередь посвящался Открывающему Путь и Ошун, чьи парные энергии никогда не приходили в равновесие и потому не достигали состояния покоя.
Рабы, которым не разрешалось поклоняться домашним божествам, присоединялись к католической церкви, чтобы почитать их уже в качестве святых. Каждый из идолов получил вторую личину, как например Бабалу-Эйе, двойник Лазаря, воскрешённого Иисусом Христом. Танец Бабалу-Эйе перекрестили в Танец Ходячего Мертвеца. Долгими тёмными вечерами в Сан-Исидро Тито наблюдал, как Хуана курит сигары и пляшет, словно одержимая.
И вот сегодня, спустя столько лет, они снова рядом. Раннее утро, Тито сидит перед нью-йоркским алтарём, таким же опрятным, как и остальное жилище. Непосвящённый увидел бы перед собой обыкновенную полку, но племянник сразу разглядел старинные бутылки, заключившие в своих тёмных чревах погоду давно минувших дней.
Он только что закончил описывать старика.
Хуана больше не курила сигар. И, наверное, не танцевала; впрочем, за последнее он бы не поручился. Она потянулась вперёд и взяла с алтарной тарелочки четыре кусочка кокоса, а другой рукой провела по полу, поцеловала кончики пальцев и бесконечно символичную пыль. Закрыв глаза, после короткой молитвы на языке, которого Тито не понял, тётка строго задала какой-то вопрос, встряхнула кусочки между сложенными чашечкой ладонями и бросила перед собой. Потом немного посидела молча, упершись локтями в колени и разглядывая полученный результат.
— Все упали мякотью вверх. Это знак справедливости. — Хуана собрала рассыпанные кусочки и бросила снова. На этот раз половина из них упала вверх кожурой. Тётка кивнула. — Подтверждается.
— Что?
— Я спрашивала о судьбе человека, который тебя беспокоит. Он и мне тоже не даёт покоя.
Стряхнув кокосовые кусочки в жестяную мусорную корзину «Доджерс»[53], она прибавила:
— Иногда ориши[54] служат нам оракулами. Но если говорят, то не много, и даже им не всегда известно будущее.
Тито хотел помочь ей подняться, однако Хуана оттолкнула руки племянника. На ней было тёмное серое платье с молнией впереди, похожее на униформу. Лысеющую голову прикрывал
— Пойду приготовлю завтрак.
— Спасибо.
Отказываться было бесполезно. Да и зачем?
Хуана побрела на кухню, шаркая серыми тапочками, подходящими к её казённого вида платью.
— Помнишь дом, где жил твой отец в Аламаре[55]? — обронила она через плечо.
— Там все дома были похожи на пластмассовый конструктор.
— Это точно, — согласилась тётка. — Город хотели сделать копией Смоленска. Я всегда считала, что твой отец мог бы найти место получше. В конце концов, у него был выбор, большая редкость по тем временам.
Тито встал рядом и смотрел на её терпеливые руки, на то, как они нарезали хлеб, намазали его маслом и положили в духовку, наполнили водой крохотную кофеварку эспрессо из алюминия, всыпали туда кофе и налили молока в металлический кувшин.
— Да, твой отец мог выбирать. Он обладал едва ли не большей свободой, чем дед.
Она обернулась и посмотрела племяннику в глаза.
— А почему так?
— Пока на Кубе стояли русские, твой дед, хотя и держался в тени, был очень могущественным человеком. А твой отец — первенцем и любимчиком очень могущественного человека. Но дед, разумеется, знал, что русские однажды уйдут и всё переменится. В тысяча девятьсот девяносто первом году, когда это случилось, он предугадал «особый период», нехватку товаров и ограничения свобод. Предвидел, что Кастро потянется к главному символу злейшего врага — американскому доллару, — и, разумеется, предчувствовал закат своей власти. Хочешь узнать одну тайну?
— Да?
— Он был коммунистом. — Хуана залилась таким поразительно девичьим смехом, что гостю вдруг померещилось, будто на крохотной кухне спрятался кто-то ещё. — Да, больше коммунистом, чем сантеро[56]. Он
