Скобяные лавки с Канал-стрит уже исчезли. Их место заняли точки продажи сотовых телефонов и поддельной «Прада».
— Скажи мы Карлито, что ты дважды видел одного и того же мужчину, или хотя бы женщину, — проговорил Алехандро, обращаясь к дымящейся поверхности супа, — и он послал бы кого-то другого. Так требует протокол.
Автор упомянутого протокола, их дед, ушёл в мир иной, как и те старички с Канал-стрит. Его насквозь нелегальный прах был развеян промозглым апрельским утром со стейтен-айлендского парома. Дяди прикрывали ритуальные сигары ладонями от ветра, и даже прижившиеся на борту карманники уважительно держались на расстоянии, понимая, что здесь дело сугубо интимное.
— Да ведь там ничего не было, — сказал Тито. — Ничего интересного.
— Если нам платят за доставку ему контрабанды, а мы по долгу ремесла ничего другого не доставляем, значит, кому-то наверняка интересно.
Кузен мысленно попытался расшатать его логику, нашёл её неколебимой и кивнул.
— Слышал выражение: «не разевай рот»? — Алехандро перешёл на английскую речь. — Это всех нас касается, если хотим удержаться здесь.
Тито ничего не ответил.
— Сколько всего было поставок?
— Четыре.
— Многовато.
Дальше они ели свой суп молча, под металлический грохот грузовиков на Канал-стрит.
А потом Тито стоял перед глубокой раковиной в своей комнате в Чайнатаун и стирал свои зимние носки с порошком. Сами по себе они уже не казались такой уж экзотикой, зато их плотность изумляла до сих пор. А ведь ноги по-прежнему то и дело мёрзли, несмотря на кучу стелек из бродвейского магазинчика.
Перед глазами встала раковина в гаванской квартире матери. Пластиковая бутылка, заполненная мыльным раствором (его использовали вместо моющего средства), жёсткая волокнистая тряпка и мисочка с углем. По краю раковины постоянно бежали куда-то мелкие муравьи. В Нью-Йорке, как однажды заметил Алехандро, эти твари передвигались гораздо медленнее.
Другой кузен, переехавший из Нового Орлеана после наводнения, рассказывал, как видел на волнах целый шар из рыжих муравьёв, живой и блестящий. Очевидно, так насекомые спасались от полного вымирания. «Вот и мы, — подумал тогда Тито, — чтобы выплыть в Америке, держимся друг за друга на плотике общего ремесла. Нас меньше, но наша сила — в протоколе».
Порой он смотрел российские новости на “Russian Network of America”[17]. Со временем начало казаться, что голоса ведущих доносятся из далёкого сна или с борта глубоководной подлодки. Интересно, каково это — совсем потерять язык?
Мужчина отжал мыльную воду, заново наполнил раковину и, оставив носки отмокать, вытер ладони о старую футболку, висевшую рядом вместо полотенца.
Окон в квадратной комнате не было, только белые гипсокартонные стены и стальная дверь, да высокий бетонный потолок. Порой Тито лежал на матраце, пытаясь разглядеть вверху границы между замазанными листами фанеры и окаменелые следы потопов с верхнего этажа. Других постоянных жильцов здесь не было. Квартира соседствовала с фабрикой, где кореянки шили детскую одежду, и ещё одной мелкой фирмой, имеющей какое-то отношение к интернету; да и саму её, в действительности, дяди снимали в аренду. Когда помещение требовалось им для некоторых дел, Тито ночевал на кушетке «Икея», у Алехандро.
Ну, а в его комнате, кроме глубокой раковины, был ещё туалет, электроплитка, матрас, компьютер, микрофон, динамики, клавиатуры, телевизор «Сони», утюг и гладильная доска. Одежда висела на допотопного вида железной вешалке на колёсиках, обнаруженной на обочине Кросби-стрит. За одним из динамиков стояла синяя вазочка из китайского универмага; эту хрупкую вещицу Тито втайне посвятил богине Ошун, известной среди католиков Кобре под именем Пречистой Милосердной Девы.
Подключив клавиатуру «Касио» к длинному кабелю, он пустил в раковину с носками горячую воду, взобрался в очень высокое режиссёрское кресло, купленное в том же универмаге на Канал-стрит, и, кое-как пристроившись в люльке из чёрной парусины с «Касио» на коленях, погрузил ноги в тёплую мыльную пену. Потом закрыл глаза и коснулся пальцами кнопок. Тито подыскивал звук, похожий на потускневшее серебро.
Если сыграть хорошо, быть может, музыка наполнит пустоту Ошун.
3.
Волапюк
Кутаясь в пальто «Пол Стюарт», украденное месяц тому назад в закусочной на Пятой авеню, Милгрим смотрел, как Браун отпирает обитую сталью дверь парой ключей из прозрачного пакетика на молнии — точно в таком же Деннис Бердуэлл, знакомый дилер из Ист-Виллиджа, хранил кокаин.
Но вот Браун выпрямился и пробуравил Милгрима уже привычным взглядом, исполненным злобного презрения.
— Открывай, — приказал он, переступив с ноги на ногу.
Милгрим повиновался, но прежде чем взяться за ручку, обмотал ладонь толстым чёрным шарфом шведской марки «H&M».
Дверь распахнулась. В темноте слабо тлела красная искорка индикатора — должно быть, от выключенного компьютера. Милгрим шагнул вперёд, не дожидаясь толчка в спину. Сейчас его занимала крошечная таблетка ативана[18], которая тихо таяла под языком. Она ещё не успела раствориться до конца, ещё неуловимо ощущалась кожей, напоминая микроскопические чешуйки на крыльях бабочек.
— И за что его так назвали? — рассеянно произнёс Браун, методично обшаривая комнату нестерпимо ярким лучом фонаря.
Милгрим услышал, как за спиной закрылась дверь и щёлкнул замок.
Брауну было несвойственно думать вслух; видимо, в этот раз он здорово перенервничал.
— Как назвали?
Меньше всего сейчас Милгриму хотелось говорить. Он бы с радостью сосредоточился на мгновении, когда таблетка тает под языком на грани бытия и небытия.
Круг света остановился на складном режиссёрском кресле возле какой-то казённого вида раковины.
Судя по запаху, не лишённому некой приятности, в комнате явно кто-то жил.
— Почему его так назвали? — повторил Браун с намеренно грозным спокойствием.
Он был из тех, кто не любит лишний раз произносить имена или упоминать понятия, которые ставит ниже себя по причине их недостаточной важности либо иностранного происхождения.
— Волапюк, — догадался Милгрим, как только таблетка исполнила свой знаменитый трюк с исчезновением. — В качестве ключа при составлении текстов берётся визуальное сходство с русским алфавитом, кириллицей. Используются и наши буквы, и даже цифры, но только по принципу сходства с буквами кириллицы, которые они больше всего напоминают.
— Я говорю, откуда название?
— Эсперанто, — продолжал Милгрим, — это язык искусственный, его изобрели для универсальной коммуникации. А волапюк — совсем другое дело. Когда русские обзавелись компьютерами, то обнаружили на дисплеях и клавиатурах романский алфавит, а не славянскую азбуку. Вот и состряпали, пользуясь нашими символами, что-то вроде кириллицы. Язык окрестили волапюком. Думаю, в шутку.
Однако Браун был не из тех, кого пронимают подобные шутки.
