Но разве при ударе солнечном не должно быть жара? Жар должен быть, наверное должен! А лоб холодный… и персты еще хладней… Нет, то не солнце. Но что же тогда?
Камердин Данила, молодой парень, меньше году как взятый в господский дом, раз другой шмыгнул было носом, стягивая туфли с ног своего господина. Однако ж зареветь в голос не посмел, чуя, что надобно бояться Нелли.
— Касатка, что стряслось с Филипп Антонычем?
Нелли вздохнула с невольным облегчением.
Параша, еще запыхавшаяся от бега, опустилась около кровати — Данила еле успел отскочить в сторону.
— Да много шуму из ничего… Прасковия, — Филипп даже не приподнял головы.
Покуда подруга уверенно щупала биенье жизненной жилы, водила рукою перед глазами Филипп и заглядывала ему в лицо, Нелли потихоньку успокаивалась. Не может ничего худого случиться в этой спальне, светлой из-за стеклянных окон до самого полу, где на украшенной слоновой костью и веселыми золотыми завитушками кровати появился на свет малютка Платон. Да и худая полоса в жизни кончилась, кончилась наверное, разве не о том она сегодни думала?
— Парашка, а Роман-то где, не побежал один на болото?
— Да нет, кого-то догонять вздумал, — отозвалась та, озабоченно ощупывая чело больного. — Эй, малый, а ну-ка в мою горенку, чтоб одна нога здесь, другая там! На подоконнице белая коробушка из бересты.
— Давай, Данилка, вишь, Прасковия власть в руки забрала. Сейчас всем на орехи будет… — Филипп говорил весело, но как-то очень тихо.
— Вот увалень-то… — проворчала Параша вослед камердину. — Слышь, касатка моя, вели Татьяне кипятку взварить, да кувшин пусть глиняный несет.
Челядь толпилась в прилегающей к спальне горнице. До чего ж этот народ любит пугаться, выть, заглядывать в двери… Ох, зла на них нету! Право, люди в трудную минуту ровно дети малые, да какой, от Романа толку больше.
Распорядившись, Нелли поспешила назад в спальню. Филипп негромко разговаривал с Парашею. О, нет! С Парашей не стал бы он говорить по-французски. С кем же тогда?
— Хорошо помню я урок о капитуляриях Карловых… — со странною настойчивостью убеждал кого-то Филипп. — Спросите хоть сейчас! «Ежели кто сожжет тело по обряду языческому, а кости его оборотит в пепел — да будет казнен смертью!»
— Парашка, да у него бред! — воскликнула Нелли. — Господи помилуй, он, верно, вообразил себя школьником на родине!
— Бред бы еще ладно… — отозвалась подруга, растирая какой-то сухой корешок в маленькой медной ступке. — Пособи-ко мне, без воды это потребляют…
Чего-то недоставало в обыкновенной деятельности Параши, и странный сей изъян не вдруг сделался понятен Нелли, помогавшей подруге сыпать щепотку бурых волоконец при помощи крошечной лжицы в рот мужу. Всегда Параша приговаривала заклинания, когда лечила!
— А чего ж ты наговор не говоришь? Или не знаешь наговора на эту болезнь? — испуганно прошептала Нелли, придерживая голову Филиппа, чтоб он не поперхнулся.
— Не болезнь то, — мрачно ответила Параша, отворачивая лицо. — Болезнь-Иродиада — злобный дух, что в человека входит по своей волюшке. На каждую Иродиаду есть заклятье.
— Он бредит, а ты говоришь не болезнь! — Нелли возмутилась. — Что же тогда по твоему?
— Отрава.
ГЛАВА III
Тихо сделалось в спальне, так тихо, что донеслось, как мычит вдали стадо, гонимое с пастбища. Звенели колокольцы, покрикивал пастушок. Мирные эти звуки сельской жизни были так привычны, что немыслимо казалось поверить в только что прозвучавшее страшное слово.
— Ты про злоумышление говоришь? — Голова мужа на локте Нелли была беспомощно тяжела, чем-то походил он на Платона, когда тот еще не научился ее держать. Теперь Филипп молчал, только уста его слабо содрогались, словно вдогонку речи. Серые глаза глядели вовсе мимо Нелли. — Кто в своем дому мог такое сотворить?
— Не знаю покуда. — Параша, приняв от Татьяны кувшин, что-то заливала кипятком в чашке. — Не трусь, негоже тебе трусить. Даст Бог, так выведем яд.
— Не верю я! — Нелли устроила беззащитную голову Филиппа в подушках. Прозрачный холодный пот, вовсе не такой, как на жаре, проступал то и дело на его челе, которое Нелли отирала своим платком. — Кому надобно злоумышлять на Филиппа?
— Я того не знаю, а ты, коли пораскинешь умом, так небось поймешь, — Параша накрыла чашку крышечкою. — Три «Отче наш» должно настаиваться, не сбивай меня теперь.
— Понимать тут нечего! У Филиппа во всей России врага нету! — Нелли, ученая подругою, все ж придержала гневный возглас, покуда та шевелила губами.
— Нету, говоришь? — Параша извлекла из короба ситечко. — А те, каменщики вольные, Дьяволу подневольные? Разве не растревожили мы тогда осиного роя?
— Скажешь тож, — возмутилась Нелли. — Им ноне такого дрозда задала Государыня, что самим быть бы живу, нето воевать.
— Нелли!
— Душа моя, тебе лучше?
— Неужто я болен, Нелли? Давно? — Персты Филиппа, сжавшие ладонь Нелли, обжигали хладом. — Право слово, ничего не помню!
— Ты был болен, а теперь станешь скоро здоров! — Нелли приняла чашку и поднесла к губам мужа. — Выпей лекарство.
— Экая гадость, — Роскоф скривился после первого глотка. — Прасковия, ты, я чаю, сушеных лягушек натолкла.
— Пей, Филипп Антоныч, без разговору! — прикрикнула Параша сердито.
— Да уж пью, пью…
Параша глядела исподлобья: когда б ни очевидная глупость такого предположения, Нелли подумала бы, что недовольство ее из того, что Филипп пришел в себя.
— Да разве ж можно?! — заполошно прошептал кто-то за дверьми в близкие покои, верней даже шепотом крикнул. Теперь Нелли поняла, что уж с минуту доносится оттуда беспорядочный топот и шум, словно ловят курицу к обеду.
— Ай!
Створки двери стукнули и на пороге явился Роман, с игрушечным пистолетом в руке. Пистолет этот, копию всамделишного, отлил недавно из олова Роскоф.
Экое он еще дитя, даже меньше, чем кажется!
— Насилу догнал, пригрозил, что пристрелю коли со мною не воротится, — Роман сунул игрушку в карман. — Надобно ж таким дураком быть, чтоб за настоящий принять. Дядя Филипп, лучше тебе?
— Еще лучше твоему дяде станет, коли ты войну в спальной не станешь устраивать, — усмехнулась Нелли. — Бегай еще где со своими сорванцами.
— Дядя Филипп, я Амвроську-пьяницу поймал, — Роман решительно шагнул к кровати.
— Нашел кого ловить, — отозвался Роскоф со слабою улыбкой.
Что б там ни было, но он уж пришел в себя, хуже не станет!
— Он тебе порошку красного в шоколад насыпал, — продолжил мальчик сериозно. — Что за порошок, сам, придурошный, не знает. В чулан под лестницею его запер покуда, надо бы допросить.
— Кто пьяницу подучил? — Роскоф приподнялся на локте.
— Ахинею несет, — с досадою ответил Роман. — Черт де попутал.
