Минуло полчаса, час. В комнате сгустились тени.
Неподвижность взрослых навеяла дремоту на маленького Платона. Голова его пристроилась на отцовском плече, а тельце свернулось калачиком.
— А теперь иди за Романом, — тихо сказала Нелли. Глаза ее были уже сухи. — Хоть он и мал, но надлежит ему попрощаться.
Тихонько соскользнув с кровати, Нелли сняла с киота маленькое изображение Геновефы Парижской.
— Ты здесь, Нелли?
— Я рядом. Благослови Платошу и Романа, ты вить и ему за отца. Ты удержишь икону? — Нелли приняла сына на руки и опустилась перед кроватью на колени.
— …Да… Я благословлю их… Но верь мне, Нелли, я не оставлю тебя! Просто… благословлю… на всякой случай.
С трудом приподняв маленькую иконку над спящим дитятею, Филипп что-то еле слышно прошептал по-латыни. Казалось, последние силы его ушли на то.
Да где же Параша с Романом, не успеют же!
— Роман… Подведи Романа поближе, Нелли, я не вижу его…
— Филипп!!
Тело мужа было оцепенелым, деревянным, неживым, взгляд туманился, слабое дыхание не вздымало груди. Только слабое подрагиванье губ говорило, что Филипп дышит. Вдохнул… выдохнул… вдохнул… выдохнул, что же он медлит вдыхать?
Платон проснулся и заплакал.
Нелли прильнула губами к губам мужа: дыхания не было.
Стукнула створка двери. Нелли обернулась на Парашу. Осунувшееся лицо подруги было бледно и очень страшно.
— Парашка… — с трудом выговорила Нелли. — Парашка… он…
— В горнице все кверху дном, — ни к селу ни к городу ответила Параша, даже не глядя на распростертое на постеле тело. — Романа нигде нету.
ГЛАВА IV
Спущенные тут же собаки взяли след сразу: от горницы с разметанными по ковру солдатиками, разбитым хрустальным графином и опрокинутым на бок умывальником, к распахнутому окну, к помятым дорожкою маргариткам на клумбе под ним, по аллее…
— В погоню! — отчаянно закричала Нелли, когда собачий бег оборвался свежими следами колес. Но конюхи уж и так выводили лошадей. Прохор, егерь, прыгнул в седло с болтающимся за плечом неизменным ружьецом своим. Хорошо, за пистолетами бежать некогда.
— Все вдогон, конные, пешие, все кто есть…
— Далеко не уйдут в карете, догонят, даст Бог… — Параша сжала руку подруги.
— Где ж люди-то были? — прошептала Елена с горечью.
— Да в людской все толпились, небось лясы точили, насколь барин плох, — Параша со злостью закусила губу.
— Ты проследи… как погоня… ладно? Я к Филиппу пойду. — Не чуя ног под собою, словно ступала во сне, Елена пошла обратно к дому, поднялась по ступеням, прошла сени и коридор.
В спальне все осталось по прежнему. Филипп лежал в мучительно неловкой позе, и тело его еще не остыло. Персты свесившейся руки казались теплей, чем когда был он жив. Тело отдавало тепло.
Из-за суматохи никто даже не принес простыни, чтобы укрыть тело. Непокрыто оставалось лицо, застывшее в выражении муки.
Господи, кто бы сейчас разбудил Нелли от этого дурного сна! Это не может быть явью, не может. Филипп ушел, а маленькой Роман, в минуты его мучительного расставания с жизнью, боролся с похитителями. Брызги хрусталя на мокром ворсе, опрокинутые стулья и умывальник на боку… Мальчик отчаянно сражался, один-одинешенек.
На карете не сбежать от верховых, а главное — карета, в отличье от всадника, не может свернуть в лес. Дороги наперечет, разбойники глупцы.
Елена отщипнула загнувшийся фитилек оплывшей, вовсе нецерковной свечи… Ничего, сейчас нагонят негодяев, вернут Романа, тогда можно будет спокойно сделать все, что можно еще сделать для Филиппа… Прибрать тело, позвать священника, затеплить свечи, распорядиться, чтоб сняли мерку для гроба…
Нет! Для чего, для чего ж ты говорил, что не оставишь меня, трижды повторил, что не оставишь! Трижды повторил, для чего, любезный друг? Для чего ты это говорил? Для чего обнадеживал, неужто мне и так мало горя?
Елена заломила руки. Нет, не надобно сейчас думать о том, нето она не сдюжит. Смятенье в душе, нету сил молиться. Пусть сперва воротят Романа…
Так о чем думать, когда молиться не можешь? Вспоминать, как повстречались с Филиппом впервые? Нелли была тогда в наряде мальчишки, и называлась Романом Сабуровым, а настоящего Романа Сабурова еще и на свете не было. И Катька была одета слугою, а назвалась она Платон. Уж тем боле не было настоящего Платона де Роскофа, названного в память о далекой теперь подруге. Роман и Платон, Платон и Роман, именины в один день. Филипп сказал, опасность грозит Платону, но для чего врагам Роман? Он вить никак не франк, какое дело до него гадким галлам?
Земля Франции, напоенная кровью франков, теперь опять станет Галлия, по названью ли нет, неважно. Верно вовсе мало осталось родов, в коих франкская кровь над галльской восторжествовала, либо чистых франкских, коли те могут охотиться за последними каплями по иным пределам. Но Роман-то — русский мальчик!
Неужто… Елена вздрогнула. Есть тайна, кою знать Роман мал еще, и коей родители вовсе не узнали. Он родня, хоть и не прямой потомок Царевича Георгия.
Не сходится, глупость! Коли франкмасоны галльские знают о Царевиче, так должны знать и то, что у Царевича Георгия сотни прямых потомков, там, далёко на Алтае.
Роман, как и самое Нелли, даже не Рюрикович, седьмая вода на киселе. Очень можно поверить, что те захотели по своим каким-то тайным причинам извести и род Царевича Георгия, да только тут не с Романа надобно начинать.
По всему выходит, что Роман им не надобен. Зачем тогда похищали? Ты бы должен сообразить, любовь моя, скажи мне, зачем?
Филипп уж никогда ничего не скажет. Нелли придется разбираться самой. Она разберется, коли больше некому.
Мальчишками они с Катькой нарядились тогда, пустившись за драгоценностями Сабуровых, присвоенными демоном Венедиктовым. В те давни дни Нелли обладала редким по силе даром дактиломантии. Родовые камни читала она как книгу, из них узнала и о Соломонии Сабуровой, матери Царевича. Но чтобы проникнуть в тайну жизненной силы Венедиктова, с волшебным даром Нелли пришлось поступить так, как вовсе не положено с такими свойствами поступать. Параша усилила его вдесятеро, сварив нехорошее зелье. Выпив зелье, Нелли мало не отдала Богу душу, но все ж сделалось ясным, как истребить Венедиктова, настоящим именем финикийского Хомутабала. Не через месяц и не через два, воротясь домой после расправы над демоном, Нелли стала примечать, что дар ее ослабевает. Горькое то было открытие! Раньше видения жизни предков выступали из тьмы, стоило Нелли только надеть фамильную брошь либо кольцо. К шестнадцати годам камни говорили с нею уже единожды из трех десятков попыток, она даже смогла украшать себя ими как заурядная женщина. Нет, вовсе дар не угас, такого бы Нелли не пережила, но отомстил за насилие над собою, стал слабее. Только Филипп помог ей тогда перенести разочарование.
А теперь помочь некому. Вот уже хладен под ее рукою высокий лоб, в теле не осталось живого
