ниточками квашеной капусты.
– Будешь яблоко? – сказала она наконец. – Хочешь?
И я протянул руку.
Глава 12
Замковый камень
Напишу для тех, кто не спит,
Что не каждый из нас – гранит,
И алмаз – не каждый из нас,
А уж золото – Бог упас!
Что-то я этой ночью размяк,
Так что, видимо, я – известняк.
Но из нас таких на Руси
Церкви строили. Бог спаси.
Странно как-то получилось, похоже, я, герой Константин, затеявший всю эту экспедицию с бардом и аймами, командированный руководством в этот кривой и неустроенный мир профессионал, теперь годился только на то, чтобы таскать камни в компании уголовника Гонзы, да еще и под руководством местного мента-прелюбодея. Словно бы я создал и запустил, пусть без великих трудов и по приказу руководства, некий механизм, который теперь работал независимо от меня и по своим законам. А механизм этот сам, по собственной воле, естественным, можно сказать, образом включил в себя не только Авдея с Лютой, но и Гизелу, Гонзу, богуна Левона, Агусия, Божий Камень и еще кучу местных богов, которые, как выяснилось, являются частицами единого Истинного Бога. А я, специалист, теперь вроде и не очень-то нужен. Правильно, запустить боевую ракету может и дурак, если ему покажут, какую кнопку нажать, а вот кто ее нацелил и куда – это уже другой вопрос. А дурак что, дурак, то есть, герой сделал свое дело и теперь может катиться на все четыре стороны. Только дело в том, что никуда ни дурак, ни герой укатиться по собственной воле не может и теперь полностью зависит от того, запланировано в программе включенного им устройства его возвращение или нет. Да ладно, доставил сюда барда с его подругой и, если повезет, верну на место. Такая уж наша геройская участь. Молодец, Константин, а теперь положи гранату на место!
От осознания того, что я и в самом деле могу остаться здесь навсегда, мне стало как-то неуютно, а может быть, я просто озяб – утро было довольно прохладным. Гонза очень выразительно храпел в своем черно-желтом спальнике. Пару раз он пробормотал что-то невнятное, типа «козлы индепендентные», и снова захрапел. Ему что, ему никуда возвращаться не надо, он и так дома. Старший сержант Голядкин, наш бугор, так умаялся за ночь, что спал прямо на земле, смешно втянув белобрысую коротко стриженную голову в ворот кителя. Хорошо, что добросердечный браток укрыл его одеялом, а то бы и вовсе замерз. Да, славно мы вчера работнули! Интересно, чем занимался все это время наш драгоценный бард? Репетировал? А может быть, дрых без задних ног, выцыганил у хозяина бутыль чего-нибудь крепкого, успокоил нервы наповал и заснул. Хотя зря я так о нем, ни в чем подобном наш бард пока замечен не был. Интересно, а куда вернется Авдей? Насчет него никаких специальных распоряжений не имелось. Был он, конечно, не местный, но триумфальное возвращение барда в Междумирье, по-моему, все-таки начальством не планировалось. Не гармонировал он с конторой, ну никак не вписывался, не мог я его представить на месте того же Наума- Александера. И вообще, о досрочном возвращении его из ссылки даже речи не шло. С женщинами, аймами, обочницами, я уж и не знал, как их теперь величать, и вовсе было непонятно. Ну да ладно, начальству виднее. Я слегка удивился, потому что все время нашего путешествия о начальстве и не вспоминал. А тут, нате вам, вспомнил! Стало быть, дело идет к развязке, если начальство вспомнилось, есть такая верная примета. Экий я, однако, суеверный стал, аж самому противно. Ничего, в следующий раз на предмет самоутверждения отправлюсь спасать племя реликтовых человекоядных гоминидов от какой-нибудь принцессы-нимфоманки. Если он, конечно, будет, этот следующий раз.
Мысль о грядущих подвигах на ниве спасения невинных людоедов от генетического засорения согрела, но не очень. Я размял замерзшие кисти, посмотрел на Божий Камень с тусклым красноватым пятнышком на вершине и отправился поискать каких-нибудь сухих веток, чтобы разжечь дотлевавший костер.
Когда я вернулся, волоча за собой пару трухлявых, словно пустых сухостоин, Гонза уже проснулся и деловито выкатывал из золы и складывал в кучку испекшиеся, похожие на черные метеориты картофелины. Рядом на аккуратно расстеленной полиэтиленовой скатерти с изображением роскошной блондинки стояли стеклянный термос, давешний жбан с квасом и три пластмассовые кружки. Ноги блондинки на скатерти не поместились, и их, видимо, пришлось отрезать, что нисколько не опечалило жизнерадостную дамочку. На пупке у нее была насыпана горстка сероватой соли, так что блондинку можно было считать слегка одетой. В печеную картошку и соль, а также в термос и прочее. Несмотря на это, девушка приветливо улыбалась, как и полагается профессиональной фотомодели. Ну да, блондинки – они такие, хотя и не все. Я почему-то опять вспомнил о Люте и Гизеле, и мне на мгновение показалось, что с ними этой ночью что-то случилось. Хотя что с ними могло случиться у Агусия-то?
– Тихо, – сказал Гонза, разламывая картофелину и щедро просыпая соль на блондинкин бюст. – Нашего бугра-ясноверца разбудишь. Пусть еще маленько поспит, а то вчера вон как умаялся, даже в спальник заползти не смог. Будешь?
И, не дожидаясь ответа, протянул мне желтую на изломе, словно распиленный золотой самородок, картоху.
– Вон в термосе чай. Точнее, сбитень. Настойка такая безалкогольная на травах. Агусий опять же снабдил. Еще горячий, хотя, по идее, давно должен был остыть. Сам себе налей, у меня руки заняты.
Как он его назвал? Ясноверцем? Правильно, наверное, назвал. Я вспомнил, какое было у нашего Чижика-Пыжика лицо этой ночью, и поежился. А сейчас вроде бы все нормально, спит себе, не сияет, хотя виден только стриженый затылок, но затылок-то совершенно обыкновенный.
Милиционер словно почувствовал, что его рассматривают, заерзал, застонал во сне, потом рывком перевернулся, встал и круглыми мальчишескими глазами уставился на нас. Чижик-Пыжик и есть.
– А где остальные? – хриплым спросонья голосом спросил он.
– Небось проснулись уже, наверное, скоро подтянутся, – успокоил его Гонза и протянул половину картофелины. – На-ка, подзаправься покамест, а то ты вчера так и уснул голодным.
Милиционер вытер руки о штаны, взял картофелину, макнул ее в блондинку и подвинулся поближе к разгорающемуся костерку. Было еще прохладно, хотя солнце уже поднялось, и белесые от инея молодые травинки оттаивали, а испещренная именами богов поверхность камня стремительно светлела, высыхая. Странно, ночью камень мне показался теплым, неужели он все-таки остыл к утру?
– А вон и наши идут, – радостно сообщил Гонза и жизнерадостно заорал на всю округу: – Привет лентяям!
Что-то в приближающейся процессии было не так, я не сразу понял что, а когда понял – обомлел. К Божьему Камню неторопливо двигались Агусий с Левоном, за ними с гитарой на плече шагал Авдей, а рядом с Авдеем шла женщина. Одна женщина. Солнце слепило, и кто там, рядом с Авдеем, я разобрать поначалу не мог, женщина казалась то Лютой, то Гизелой, а иногда ни той, ни другой. Волосы ее были покрыты платком, и это еще более смутило меня. Ни Люта, ни магистка платков никогда не носили, не их это был стиль.
Когда компания подошла поближе, я понял, что женщина рядом с Авдеем – не Люта и не Гизела, точнее, и та, и другая, непостижимым образом слитые в одном теле. Эта женщина была строга и прекрасна, но тоска сдавила меня, потому что я понял: Люта и Гизела перестали быть, возможно, навсегда.
Гонза со Степаном тоже поднялись и не отрываясь смотрели на женщину рядом с бардом, беззвучно шевеля выпачканными углем губами.
– Чего рты-то поразевали, испугались, что ли? – спросил подошедший Левон. – Старая дорога закончилась, обочины сошлись, значит, начнется новая, и обочины снова встанут на свои места, а когда и она закончится – опять сойдутся. Так всегда бывает, закон дороги, тут уж ничего не попишешь.
Агусий же ничего не сказал, просто смотрел старыми выцветшими глазами на солнце, повисшее над недостроенной вершиной Божьего Камня, смотрел не моргая, хотя глаза и слезились. Словно в первый раз видел солнце. Или в последний. Чистая белая рубаха с вышивкой вокруг ворота делала его похожим на какого-то волхва, кудесника, одним словом. Скажи мне, кудесник…
