двенадцать экранов тут же замерцали. Теперь я снова решил опробовать кнопки с цифрами, но изображение не появлялось ни на одном. Наконец я разобрался, нашел несколько тумблеров, которые распределяли операции: каждому монитору соответствовал свой набор кнопок с цифрами. Что они обозначали, я пока не знал. Еще полчаса я вникал в систему, пока не догадался набрать аналогичный кнопке цифровой код на небольшом электронном табло. Вспыхнуло изображение. Я увидел комнату, человека, который лежал на постели. Горела лишь настольная лампа, поэтому я не мог разобрать ни черт лица, ни его выражения. Я повторил операцию, набрал «110». И опять видеокамера высветила маленькое помещение, стандартную гостиничную кровать, стол, компьютер, настольную лампу. Правда, еще одна лампа горела под потолком, поэтому я смог внимательно разглядеть мужчину. Он нервно расхаживал по комнате и беспрестанно тер себе то нос, то ухо. Лицо его в это время искажали то саркастическая усмешка, то болезненная гримаса… Он что-то шептал. Я быстро прибавил громкость, но ничего не расслышал, кроме обрывка фразы: «…а кто они, и кто мы…»
Меня увлекло телевизионное подглядывание. Я «добрался» до второго этажа. Очередное подключение – комнаты № 203 – высветило мужчину, который показался мне знакомым. «Святозаров», – тут же вспомнил я фамилию, прочитанную в контракте из красной папки. Короткий бобрик, крупная голова, высокий лоб – портрет ожил, обыкновенный человек, прихотью судьбы очутившийся в этом престранном месте. Доктор экономических наук… Он сидел за столом, как и большинство представителей творческой элиты, свет настольной лампы резко оттенял черты лица постояльца. Доктор читал научный журнал. «Интересно, сколько ему дали на лапу? – подумал я. – Наверное, побольше, чем мне». Но вскоре подглядывание утомило.
В одноместных комнатах все было по-армейски стандартно: стол с персональным компьютером, кровать, шкаф, тумбочка, настольная лампа. В спартанской обстановке элита генофонда рождала гениальные идеи. Не знаю, как это получалось без материальной научной базы, библиотек и прочего, что необходимо для фундаментальных исследований. Даже такому профану, как я, это было ясно как божий день. А может, здесь есть специальные лаборатории? Интересно, есть ли у них доступ к Интернету? Я выключил все мониторы и, как на границе, отправился проверять посты. Знал бы я тогда, что уготовит мне судьба.
– Где Веракса? – спросил у дежурного.
– У себя…
Я отправился вдоль периметра. С внутренней стороны на растяжках нависала колючая проволока под напряжением. Наши «умы» могли чувствовать себя в полной безопасности. «Работайте, граждане, на благо родного Отечества!» Двое охранников топтались на морозе и чесали языки. Завидев меня, тут же изобразили движение и пристальный интерес к охраняемому объекту.
– Поменьше болтайте, – предупредил я, – и не особо надейтесь на проволочное заграждение.
– Все будет в порядке, шеф! – заверили меня ребятки.
– Оружие наготове? – спросил я.
– Обижаешь, шеф!
И оба небрежно показали под полами курток кобуры с пистолетами.
Потом я прошел по этажам. На каждом торчал один охранник. Все они были вооружены. Кроме меня. Значило ли это, что Бастилин не доверял мне? Или же он считал, что мне, как матерому спецназовцу, оружие ни к чему?
Среди глухого леса на секретной даче, где, как выяснилось, в свое время проживал крупнейший партбосс из разряда Политбюро, я чувствовал себя одиноким и нелепым человеком. После обхода завалился спать. Засыпая, вновь вспомнил доктора Святозарова. Странно, но этот никогда не виденный «живьем» человек вызвал смутное беспокойство и неудобство, словно выбившаяся стелька в обуви.
Утром я, согласно инструкции, присутствовал на завтраке и теперь мог видеть своих подопечных воочию. Они вереницей стекались в большой зал – столовую. Многие лица действительно отличались выразительностью, ослепительно сияли лысины, сверкали импортные очки, другие же физиономии, наспех выбритые, не производили впечатления, и, встреть кого-нибудь из них у пивной бочки, в жизнь бы не догадался, что вижу представителя элиты. Рябой господин с поросячьими глазками застыл на мгновение, смерил меня взглядом и процедил:
– Коллоиды…
Это явно относилось ко мне.
– Не споткнись, одноклеточный! – не остался я в долгу.
И тут я увидел вчерашнего обитателя номера – доктора Святозарова. Он глянул на меня изумленно – и все смешалось в моей голове, ноги подкосились, я чуть не загремел вниз по лестнице. Ко мне приближался бритый Карл Маркс. Сомнений не было: профессор, живой, невредимый, воскресший, уже простирал ко мне свои объятия.
Я же сделал «страшные глаза» и отвернулся. Слава богу, профессор все понял. Помойка научила. Кого хочешь научит, даже элитную профессуру. Люди, загремевшие на дно, лучше ориентируются в житейских коллизиях. И если от них отворачиваются знакомые, значит, воспринимать надо так, будто эти знакомые и не существовали.
Профессор, он же доктор Святозаров – черт побери, какая красивая фамилия, не то что Карл Маркс, унылое карканье – чинно прошествовал в столовую. А я остался с полуоткрытым ртом, лихорадочно прикидывая сложный путь, который прошел мой друг, прежде чем очутиться в этих стенах. Впрочем, нас, бездомных, судьба вряд ли случайно свела именно здесь, в таких разных качествах.
Но – каждому свое.
Мне ведь тоже стоило больших усилий не выдать нашего знакомства. Об этом никто не должен знать. Иначе пострадаем оба.
Откушавши, непризнанные гении гуськом потянулись в камеры. Не многие отважились выглянуть на улицу; шел мокрый снег, было слякотно и мерзко. Профессор прошел мимо меня, скользнув пустым взглядом. Я еле заметно кивнул и тоже пошел завтракать. Кормили хорошо, ведь не родишь светлых мыслей с пустым брюхом…
В субботу обитателям дачи привозили несколько ящиков спиртного: из расчета по бутылке водки и вина на человека. Нельзя сказать, что представители генофонда отличались склонностью к алкоголизму, но выпивали все, очевидно, спасаясь от приступов зеленой тоски.
Как раз сегодня была суббота. Приехал микроавтобус, сразу появились добровольцы, ящики с бутылками, сыром, колбасой быстро закинули в столовую. Там уже сдвигались столы. Затем начиналось так называемое веселье. В этот день строго-настрого запрещалось пить охране. В принципе, вообще охранникам запрещалось здесь пить. Как тут за всеми уследишь? Но я решил сделать сегодня исключение. Тем более Веракса взял выходной. Каждому охраннику, один на один, я вручил по бутылке водки, разрешив выпить не более ста пятидесяти граммов. Отказавшихся не нашлось. Я понимал, что рисковал, но ничего не мог поделать с собой.
Вечером со стороны столовой послышались нестройные голоса. Элита откупорила бутылки. Я включил экран – и словно очутился в центре благородного сборища. Сдвинутые столы были богато сервированы. Большинство представителей генофонда сидели в спортивных костюмах, напоминая пожилых пай- мальчиков, два или три человека были в футболках, а лысый с поросячьими глазками заявился в костюме и галстуке в горошек. Видно, у него от научных изысканий совсем крыша прохудилась. В этот момент он как раз держал речь, пережевывая слова мокрым ротиком. Я сделал наплыв, и причмокивающее лицо заполнило весь экран. Говорил он устало и вальяжно, пересыпая речь ужасными иноземными словами, но с русскими приставками и окончаниями: «маркетинизация», «офшорная зона», «лизинг», «проклиринговать»…
– Понесло жирняка! – сказал я вслух, и оратор запнулся.
Разумеется, он меня не слышал, но паузу быстро использовали присутствующие.
– Кончай трепаться, Ароныч! Мы сегодня отдыхаем!
Поднялся приличный с виду господин в футболке.
Он что-то пробормотал тихо, хохотнул, кто-то из сидевших рядом ткнул его в бок.
– Выпьем, друзья, за товарища Сталина!
– Всенепременнейшим образом! – закричал другой человек в майке. – А потом я снова попью чаю.
Видно, они объединялись по интересам.
