Это скрытые маньяки, они захлебываются от страсти и нетерпения, они ищут, идут, изнемогают – им нужна жертва. Это для них сладко. Шевчук, вы ветеран войны, вы, наверное, понимаете меня, как может человека тянуть к убийству, к уничтожению себе подобного. К вам сие не отношу, вы попали в Чечню не по доброй воле. А ведь были там и люди, которые…
– Я поехал туда по собственному желанию, – перебил Шевчук.
– А-а… По собственному? – осекся Юм. – Все равно, я знаю, вы не такой. Вы удивляетесь, почему я боюсь толпы. Толпа – это худшее состояние человека. Я тоже служил в армии, и когда был солдатом, мне сейчас стыдно, я из строя выкрикивал девушкам, которые имели несчастье проходить мимо, такие глупости и гадости… Уф-ф, стыдно до сих пор… А все это из-за того, что в толпе можно всё. Вы знаете, почему Распорядитель строго запретил задавать вопрос, когда состоится убийство? Все буквально с первого же дня канючили бы без продыху: «Ну, когда, когда же наконец?!» – Юм закрыл глаза и сложил руки на груди.
– Я чувствую, случится что-то ужасное, – низким утробным голосом произнес он. При этом губы его совершенно не шевелились.
– Вы не помните случайно, как называется болезнь – боязнь замкнутого пространства? – вдруг поинтересовался Шевчук.
– Как же, как же, помню, – торопливо ответил Юм и наморщил лоб. Рыжие волосики съехали на самые глаза.
– Клаустрофобия, вот!
– Спасибо, – поблагодарил Шевчук. – А у меня, знаете ли, клаустрофилия.
– А-а, «филия», да-да, любовь к одиночеству, – рассеянно согласился Юм, ткнул пальцем в Шевчука и с расстановкой произнес: – Нельзя культивировать низменное!
Он молча поклонился и вышел.
Вечером, когда за холмом погасло светило, общество собралось для игры в покер. Каждый из гостей сегодня испытывал скуку – и каждый по-своему. Кто-то пресытился калорийным рационом, кто-то искренне жалел затраченных в баре денег, кому-то еще вообще ничего не хотелось…
Однако раздали карты, все как по команде приняли задумчивое выражение лица. Игра началась вяло, каждый из присутствующих за это время успел возненавидеть, по крайней мере, половину соседей по отелю. Обоюдное отвращение выражалось в характерной отверделости лиц и полном отсутствии разговоров. Раздавались лишь необходимые для процесса игры реплики. Исключение составлял Юм, лицо его находилось в постоянном движении, он ерзал, что-то тихо шептал, и тогда его маленький ротик-пуговка совершал посасывающие манипуляции. Вдруг он обнаружил, что в его кармане потекла шариковая ручка, он испуганно охнул, побежал в туалетную комнату мыть руки. Вернувшись, он какое-то время сидел молча, наконец ему надоело могильное затишье за столом, и он, кашлянув, произнес фразу:
– Анчоус был сегодня великолепен…
– Помилуйте, где вы нашли анчоуса? – холодно осведомилась Ирина. – Нам давали рыбу путассу. И вообще, выбор с каждым днем становится все беднее. Скоро, я чувствую, питание не будет отличаться от общепитовского…
Тут раздалось шипение, и часы с огромным, как луна, маятником сообщили: «Дон-н, дон-н, дон- н…»
– Восемь часов… Не пора ли нам на ужин? – предложил Юм. – Или еще немного поиграем? Не так ли?
Ему не ответили.
Шевчук в это время валялся на койке, стонал от тоски. Ему хотелось чем-нибудь отвлечься, пить он устал, в карты играть наотрез отказался, заявив, что наигрался в Чечне и что вообще слово «карты» в любом его смысле вызывает тошноту. На что ему Мигульский указал: «Пить меньше надо». А Шевчук в ответ попросил: «Только не надо об этом писать в газету». В конце концов его мысли и желания вернулись к тому, чего он сегодня пытался избежать. Игорь встал и отправился искать Юма. Он заглянул в залу, но в эту минуту его как раз не было. Тогда Шевчук вышел во двор. Дневной зной растекся, будто тихо ушел в долину, воздух застыл, в ожидании ночного ветра. Все это Игорь ощутил в первые же секунды, и теперь, после электрической прохлады кондиционера, наслаждался естественной свежестью природы. Лишь из-за плотно прикрытых штор сочился грязноватый, жирный свет. Какую-то минуту-другую Игорь колебался, остаться ли здесь, под горной луной, или вернуться в сонм тусклого ничегонеделанья. Он услышал какой-то посторонний шум, нарушивший одиночество, нахмурился и решительно вернулся в дом. По пути в залу он заглянул в гостиную и вздрогнул: в луже крови лежал Азиз. В полумраке бра отчетливо были видны рукоять ножа, торчащая из груди, залитая кровью рубаха и оскаленный рот.
Шевчук бросился в залу, резко рванул дверь:
– Там Азиз, весь в крови! Доктор, быстрее!
Все вскочили, послышались невнятные возгласы, кто-то громко охнул, Анюта выскочила первой, рванулась в гостиную, тут же раздался дикий животный крик.
Азиз поднял голову:
– Зачем кричишь? Тебе что, заплатили за это?
Все одновременно выдохнули и загалдели еще громче. В этом гаме с трудом можно было разобрать, что большинство изнемогали от интереса, зачем понадобилась эта выходка почтенному аксакалу Азизу Алиевичу.
Распорядитель, по обыкновению появившийся внезапно, вежливо, но настойчиво отстранил стоящих на его пути гостей.
– Кажется, мужчины решили извести своих подруг! – резко и даже зло произнес он. Глаза его сверкали. – В чем дело, господин Алиев? Вы же обещали предупредить свою… даму!
– Я предупредил! – обиженно воскликнул тот, по-прежнему лежа на полу.
Все с интересом посмотрели на Анюту. Она моргала и выглядела растерянной.
– Было очень похоже… и я испугалась.
– Все ясно, – резюмировал Распорядитель. – Юм, позаботьтесь о реквизите…
Тот кивнул, деловито подскочил к сидящему Азизу, выдернул из-под него «лужу крови», скатал ее в трубочку, как клеенку, потом с чмокнувшим звуком оторвал рукоятку ножа и помог «воскресшему» избавиться от испачканной бог знает чем рубахи. Азиз молча встал, и тут же застеснялся своего белесого тела и большого обвислого живота. А Юм, театрально повернувшись к присутствующим, воскликнул:
– Необходим осмотр тела! Азиз Алиевич, вы позволите, как того требует закон. – Тот стоял молчаливой сумрачной глыбой, уже готовый на все. С этими словами Юм выудил из кармана Азизовых брюк сложенную бумажку. Это оказалась записка, выклеенная из заголовочных букв, вырезанных из газеты.
– «Приходи ровно в 20 ч. в гостиную. Свои», – прочитал он и добавил: – Это важная улика.
Озадаченный народ молчал. Потом все вывалили в фойе, курящие дамы и господа задымили, вполголоса обсуждая пережитое «страховище».
– Но, господа, – уже более душевно обратился Распорядитель, – вы наблюдали не просто клоунаду. Свершилось то самое убийство, которого вы с таким нетерпением ждали. Я благодарю господина Алиева, я знаю, что он не нарушит правила джентльменской игры и ни словом, ни намеком не укажет на своего «убийцу». Итак, господа, за дело! Все вы, кроме Азиза Алиевича, который ныне в мире ином, подозреваетесь в страшном преступлении.
– Скажите, – вдруг спросила Мария, – нас это больше волнует, что будет с этими наркотиками? Это не дает покоя…
Распорядитель загадочно усмехнулся:
– Не стоит брать в голову. Если вы невиновны, конечно… Договорились, господа? Все образуется, я вам обещаю.
В покер в этот вечер больше не играли. На ужин гости как один не явились – опять была рыба путассу. Зато к открытию бара публика собралась загодя… Вполголоса, так как сие было запрещено Распорядителем, обсуждали новый курс молодого президента, гадали, грядет ли дефолт или же у рубля обрежут нули.
– Видимо, дела совсем плохи, – мрачно вещал Виталик, вдруг проявивший интерес к ценовой политике, – если даже здесь второй раз путассу дают…
– Безобразие, – процедил Криг, – к чему мы катимся? Скоро так и средний класс на голодный паек перейдет…
