– В Чечне у меня был друг. Однажды в горах он чуть не умер от жажды. И вот с тех пор зациклился на одной идее: приехать домой, накупить шампанского, пойти в самую жаркую баню и, когда совсем пересохнет горло – напиться холодного, вдосталь, с брызгами, с пеной по всей парилке… просто помешался на этой идее. А потом его убили. И он не попил своего шампанского… Кстати, может, шампанского?
– Спасибо, – отказался Шевчук. – А у меня в роте были два дагестанца, которые не мечтали ни о чем. Потому что из них сделали пушечное мясо, машину для стрельбы стоя, лежа, с колена. Но они все же считали, что у них есть честь и достоинство. И вот когда одна сволочь – зам командира полка – обозвал их ни за что ни про что трусами, – они не смогли жить, подорвали себя гранатой. Один умер сразу, а другой еще долго отходил, кончался в агонии. А я даже плакать не мог, когда смотрел на них. Это было слишком страшно… Вот почему, когда я трезвый, я не хочу вспоминать Чечню, ну, а когда пьяный – она вылазит из меня как гной. Начинаю всякой сволочи рассказывать, что я там был, что воевал, а они смеются надо мной, как над дураком. И мне, бывает, хочется дать кому-нибудь в морду.
– А ты что, сильно налегаешь на это? – Распорядитель показал на бутылку.
– Это получше, чем твои игры в убийства… Ты что, не насмотрелся на убитых в Чечне? Хоть понарошку – и то душе приятно?
– А ты злой, любишь говорить гадости… – Распорядитель встал, щелкнул включателем. Вспыхнул яркий свет. Шевчук сощурился, лицо его стало совсем старым.
– Постарайтесь не испортить мне заключительного акта. Идемте, я провожу вас, – бесстрастным голосом произнес Распорядитель.
В полном молчании они проследовали к выходу по узкому, тускло освещенному коридорчику. Хозяин открыл дверь, пропустил вперед Шевчука. И тут же дверь захлопнулась. Игорь поднялся по ступеням и прямиком направился в залу, Юм находился у стойки, скучал, но, завидев Шевчука, просиял.
– Юм, вы самый честный человек, – Игорь механически повторил фразу Распорядителя.
– Ну что вы… Замечательно, однако, вы меня раскрутили. Как с побежденного, с меня причитается. Чего желаете?
– Шампанского, – неожиданно попросил Шевчук. После душного подвала пересохло в горле. Большими глотками он выпил предложенный фужер и подумал: «Завтра уеду». Тут появилась Ирина, и он заказал для нее шампанского.
– Благодарю вас, мистер Шерлок Холмс. – Она взяла фужер тонкими пальчиками, Шевчук оценил изящество ее движения. – Ты сражался за свою жизнь как лев.
– Да, у господина Шевчука потрясающая борцовская хватка, – поддакнул Юм. – Я как побежденный, признаю это. К сожалению, в моей биографии не было таких испытаний, где куется настоящий характер.
– Бросьте, Юм, нашли чему завидовать, – умиротворенно произнес Шевчук. – По-моему, все мы здесь слишком заигрались, и потеряли способность правильно воспринимать действительность.
Неожиданно появился Виталик. Он был хмур, как похмельное утро. Скользнув недобрым взглядом по Шевчуку, прорычал супруге:
– Шампанское лакаешь? Красивую жизнь ведешь? Может, ты еще мужиков в мою постель таскать будешь? Марш в номер! – Он рванул ее за локоть.
Шампанское плеснулось на стойку. Ира поставила фужер, тихо извинилась и быстро пошла наверх. Следом двинулся Виталя.
Шевчук молча следил за ней, и когда затихла дробь каблучков, пробормотал:
– Ну, и скотина… Жаль, что я мало ему морду в школе бил…
Мигульский, который присутствовал при сцене, небрежно заметил:
– Тебе-то что? Милые бранятся – только чешутся!
– Отстань, – отмахнулся Шевчук. – Завтра же уеду…
Мигульский недоуменно пожал плечами:
– Чего тебе не хватает? Разве тут плохо?
Шевчук не ответил, повернулся и ушел, Мигульский насмешливо бросил вслед:
– Соскучился по своей бочке…
В номере Игорь не стал зажигать свет, отворил настежь окно, потом отключил кондиционер. Его обступила тишина, которая в сочетании с одиночеством всегда вызывала у него пронзительную щемящую грусть. Такие минуты, когда незаметно обволакивала, наваливалась тоска, приходили особенно часто в первые дни после развода с Ольгой. Он чувствовал стылое одиночество, и, хотя было лето, его знобило, он ходил по пустой комнате общежития, курил одну за другой сигареты. В воспаленной голове метались пустые странные мысли. Душа его остыла, самое худшее в своей жизни он уже пережил, и теперь как старику, схоронившему всех родных и близких, оставалось просто существовать, не надрывая душу, заниматься одними и теми же обыденными и бессмысленными делами, не задумываться мучительно ни над чем и, уж конечно, ни о чем не мечтать. Он с болью переживал несправедливое, как он считал, его увольнение из армии. Ему советовали обратиться с письмом в высшие инстанции, как делали иные калеки – ветераны Чечни. Но он не хотел, обида была сильнее. Его подкосил уход Ольги, хотя внутренне он давно желал разрыва, но когда это все же произошло, у него начались приступы депрессии, бессмысленность его существования обнажилась ясно и отчетливо, как близкий конец безнадежному больному. Нет, у него не было мыслей о самоубийстве, после Чечни это казалось верхом нелепости, хотя он и знал, что случается и такое среди бывших «чеченцев». Стиснув зубы, он переживал этот подлый и мерзкий период…
Жизнь продолжалась, он стал находить удовольствие в компании грубых мужиков, которые с утра облепляли пивную бочку. Он слушал их незатейливые истории, шутки с матюгами через слово. Временами перед ним смутно возникал образ бывшей жены. Ольга всегда старалась изъясняться по-культурному, выражалась, тщательно подбирая слова; начиная с пяти лет изнуряла дочку французским; и чем ожесточенней, грубее, невыдержаннее был Игорь, тем более надменно и манерно себя вела она… Шевчук часто потом со злорадством думал, как презрительно и высокомерно отреагировала бы Ольга, завидев его в такой вульгарной компании… Подобные болезненные мысли временами посещали его, в думах своих он вновь продолжал нескончаемый, изнуряющий, отравляющий душу спор с Ольгой.
Игорь услышал за дверью тихий шорох, вздрогнул, приподнялся, подошел к двери.
– Кто там? – спросил хрипло.
– Это я, открой, – послышался шепот.
Игорь узнал голос Ирины, повернул ключ в замке. Она быстро проскочила в комнату, закрыла за собой дверь.
– Что случилось? Где твой Виталий?
– Спит. Напился как свинья, теперь до утра будет дрыхнуть.
– Понятно. Нажрался как свинья, но наконец-то почувствовал себя человеком… Ты чего хромаешь?
– Он меня с лестницы столкнул. Я летела буквально вверх тормашками. Негодяй!
– За что тебя так? – Игорь взял ее за руку выше локтя, и она отозвалась на этот знак близости, подалась к нему.
– За то, что пила с тобой шампанское, – прошептала она, и в голосе ее уже не слышалась обида. – Я проститутка, и пришла к тебе исполнить свою роль.
– И сколько же ты будешь стоить?
– О-о, слишком дорого: весь ты!
Он положил руку на ее упругое бедро, тихо привлек к себе. Ирина положила руки на его плечи. Игорь почувствовал ее трепет. Она улыбалась загадочно, глаза в полумраке ждали…
Сытая луна растворила, размазала по стенам комнаты холодные, осязаемо-влажные блики, в этом сумрачном свете и улыбка ее была сумрачной, ночной, изгиб губ – коварный, смеющийся, счастливо- опьяненный. Игорю вдруг захотелось коснуться их кончиками пальцев, чтобы почувствовать, действительно ли, реально ли это совершенство, не соткано ли оно собственным воображением или тем же лунным бликом. «Странно, что в темноте я вижу каждую черточку ее лица, каждую морщинку вокруг глаз». Она целовала его, ревниво следила за выражением его лица, усталого, задумчивого.
– Мне кажется, я вижу свет твоих глаз, – прошептал ей на ушко Игорь совершенно истертые банальные слова. Но сейчас они вовсе не казались такими, потому что произносились лишь для нее одной, – и потому были прекрасными и неповторимыми.
