команде заплакали, тем самым еще раз подтвердив, что душою гораздо тоньше мужчин. А мужчины как бы стыдливо доставали платочки, складывали их треугольничками и касались ресниц.
– Что же вы, Спицын, наделали? – с горчинкой в голосе спросил Распорядитель. – Как же вы могли так?
– Уходите отсюда! – вдруг очень жестко сказала Мария.
И Распорядитель, покачав головой, ушел. Он впервые за долгое время почувствовал себя в смятении.
Виталя неверными шагами прошел к ближайшему креслу, рухнул в него и закрыл лицо руками. Его огромные ладони ритмично подрагивали, будто приращены были к сердечной мышце и сотрясались с ней в унисон. И каждый, кто смотрел на Карасева, обязательно думал: «Виталя или свихнется, или придушит женку».
Юм медленно открывал и вновь закрывал глаза, как бы до конца не осознавая, что выкарабкался с того света. Но жизнь брала свое, это отражалось в лице, которое безудержно розовело… Могучий импульс жизни передался каждому, все вздохнули, засуетились, заскрипел под ногами паркет.
Азиз нашел свою тюбетейку и нахлобучил ее на голову, Кент поправил галстук, после чего на его лице вновь появилась скука. Мигульский восстановил пробор и ушел в номер. Криг, который после схватки почувствовал себя настоящим мужчиной, с напускной небрежностью осматривал надорванный рукав. Маша нашла на полу пуговицу и незаметно пыталась определить, чья она и с какого, так сказать, места. Наконец она поняла, что эта пуговица от штанов – и от штанов Витали. Но указать на некоторую их раскрытость она не решилась и аккуратно положила пуговицу на стол.
– А вы знаете, – заговорщицким голосом заговорила Анюта, – я догадываюсь, кто на самом деле убийца.
Все вздрогнули и повернули головы. Даже Виталя.
– Это Распорядитель. Он его убил! Поэтому и обвиняет всех подряд. А бедный Юмушка чуть не повесился. Азизка, это он, чего ты так смотришь? Я душою чую, что он. А у меня душа очень чуткая.
– А этот его дурацкий черный юмор, – презрительно усмехнулся Криг. – Явно есть склонность к немотивированным убийствам… А теперь он ищет, кого бы засадить вместо себя.
– У-у, гадюка, всё подстроил, чтобы меня засадить, – прогудел обиженно Виталя. – Эх, если бы эта история оказалась шуткой… – тихо и печально произнесла Маша. – Но, увы, все слишком серьезно.
С антресолей раздался густой голос, совершенно не похожий на голос Распорядителя. Тем не менее это был он.
– Я прошу всех не слишком увлекаться. Достаточно нам одной смерти.
Он спустился по скрипучим ступенькам.
– Виталий, я обращаюсь к вам. Субъект, послуживший причиной вашей ревности, уже в лучшем мире. Ваша же супруга просила ознакомить вас с этим документом. Она апеллировала ко мне, учитывая временное средоточие власти в моих руках. Итак, я прочту.
Виталя поднял тяжелую голову, мутно глянул на говорившего, выдохнул тяжко и некрасиво.
– «Генеральному директору отеля 'Завалинка' Самсонову Б.В. Заявление. Прошу Вас временно, до решения соответствующей инстанции расторгнуть мой брак с гражданином Карасевым Виталием Степановичем. Карасева /Попова Ирина Владимировна». Число. Подпись.
– Горько! – воскликнул Мигульский. Он пристроился за спиной Распорядителя.
– Ну и пусть катится ко всем чертям! – взревел Виталя. – Уродина! Я всегда говорил ей, что она дура и уродина!
Люди стали расходиться, подсознательно понимая, что человеку необходимо прокричаться.
– Катись к своему покойнику! Чтоб ты окончательно облысела!..
Крики еще долго продолжались, причем ругательства повторялись все чаще. Прислушиваясь к ним, Распорядитель размышлял о смысле жизни. И чем дольше кричал Виталя в пустой зале, тем больше Борис Всеволодович уверялся в его невиновности. Впрочем, он с самого начала подсознательно не верил, что этот увалень способен на убийство. Просто Борис Всеволодович смаковал версию. Этот процесс всегда доставлял удовольствие, еще со времен службы следователем…
Теперь же все шло прахом, потому что он получил гербовую бумагу из департамента перспективного планирования, в которой после казуистической вводной части следовал приговор: договор на аренду расторгается, дача подлежит изъятию в недельный срок. Распорядитель зевнул, еще раз перечитал полученное вчера письмо, бросил его в корзину, потом открыл бар и капнул в маленькую серебристую стопочку желтенький коньяк. Как бы ни было все отвратительно, этот напиток всегда согревал, приглаживал растерзанную душу своими ватными теплыми пальчиками. И где-то далеко внутри самого себя, в своей непосредственной сущности, в тщательно оберегаемом уголке души, в котором и таится нежная неосязаемая плоть самосознания, вдруг становилось легко и уютно. Но пить одному не хотелось, клиенты вызывали мучительное отвращение, Кент уехал по личным делам, к Юму же он испытывал брезгливое сочувствие, и не более. Он утопил кнопку «вызов», через минуту на пороге вырос Мустафа.
– Тебе двадцать один год исполнился? – спросил Борис Всеволодович.
– Да, господин Распорядитель.
– Садись, выпьем с тобой.
– Благодарю вас, – Мустафа коротко поклонился, аккуратно присел на краешек кресла, всем видом своим выражая готовность к подчинению.
– Не хотелось бы мне расставаться с тобой, Мустафа. Но, видно, придется.
Паренек поставил рюмку на стол.
– Вы недовольны мною, хозяин?
– Нет, Мустафа, – Распорядитель неподдельно вздохнул. – Просто нас выгоняют отсюда. И я не знаю, что будет дальше… Как бы то ни было, я благодарен тебе за службу и найду возможность отблагодарить тебя посущественней, нежели словами. А теперь у меня к тебе вопрос. Постарайся вспомнить до мельчайших деталей сегодняшнее утро. Как ты зашел, что слышал в номере убитого, видел ли какие следы, странные запахи… Может, слышал голоса, шаги… Подумай.
Мустафа наморщил лоб.
– Я не тороплю. Сядь поудобней в кресле, наслаждайся напитком… – проникновенным голосом заговорил Распорядитель. Глаза его душевно потеплели, он развалился в широком кресле, закинув руку на спинку. Огромный перстень с бриллиантом будто оттягивал бессильно повисшую кисть. Мустафа смотрел на камень, который переливался и подмигивал то зеленым, то фиолетовым огоньком. Паренек поглубже уселся в кресле, потихоньку отпивал из рюмочки – уже знал, что коньяк пьют именно так, смакуя. Но все равно чувствовал скованность, не мог рассесться вот так же вольготно, как хозяин.
– Ты любишь коньяк? – непринужденно спросил Распорядитель.
– Мне больше «Отвертка» нравится, – сознался Мустафа.
– Фу, какой плохой мальчик, – поморщился Распорядитель. – Привыкай, малыш, к культурной жизни, следи за одеждой, манерами… Ты уже начал хорошо зарабатывать. Надо думать о будущем. – Он зевнул и замолк, чтобы дать молодому человеку сосредоточиться. «Сколько ни гни, ни крути железобетонную панель, все равно ее арматурное нутро не даст избавиться от угловатости и тяжеловесности», – подумал Борис Всеволодович.
– На полу был след, – вдруг убежденно сказал Мустафа…
Спустя час Распорядитель надел бархатную визитку, поправил серебристую бабочку под горлом, глянул мельком в зеркало. Он увидел лицо сорокалетнего мужчины с жестким взглядом, твердым подбородком, упруго сжатым ртом, привыкшим к оборотам повелительного наклонения. «Пожалуй, стоит смягчиться», – подумал жесткий человек и слегка улыбнулся. Улыбка вышла ироничной, и тогда он пошире растянул рот. «А теперь определенно глуповат, – оценил себя Борис Всеволодович. – Человеку, который не умеет смеяться, и не надо корячиться». …Этот вечер отличался от прежних лишь тем, что Распорядитель большей частью молчал. Он выслушал много неприятных и неожиданных вещей о себе. Но подобно тому, как бьются в гранитный утес и отступают зеленые волны, так же стоически и непреклонно переносил нападки Борис
