одни. – Давно не влетал в окно, не тревожил мою прислугу, давно не пускал сплетен. Я уж начал тревожиться. Где же ты был, сынок, чем занимался? Дайка угадаю: штудировал в Сенсенберге дьявольские книги и гримуары? Одурманивал себя гашш’ишом и ядом из мухоморов? Вызывал Сатану? Поклонялся демонам, приносил им человеческие жертвы? Убивал узников в камерах? Терял подчиненных, своих знаменитых Черных Всадников, на полях битв? Позволял ускользать предателям и водить себя за нос шпикам? Ну же, сынок, отвечай. Докладывай. Похвались, каким из моих распоряжений или указаний ты пренебрег в последнее время. И каким образом портил мне в последнее время репутацию?
– Ты закончил, папочка?
– Нет, сынок. С тобой я не закончил. Но поверь мне, уж очень соблазняет меня мысль, чтобы в конце концов закончить.
– Коль уж ты об этом говоришь, значит не все так плохо, – блеснул зубами Стенолаз, разваливаясь в дубовом кресле. – Если бы, в самом деле, я тебя донял или перестал быть полезным, ты бы прикончил меня втихаря и без предупреждения. Несмотря на кровные узы.
– Я тебе уже говорил, – прищурил глаза Конрад, – и не вынуждай меня повторять. Между нами нет никаких кровных уз. Я зову тебя сыном и отношусь к тебе, как к сыну. Но ты не мой сын. Ты сын чародейки, отравительницы, к тому же выкрестки, которую я спас от костра, сделав ее монахиней. Факт, что я многократно удостаивал твою мать траханьем, нисколько не означает, что ты являешься плодом моих чресел, Биркарт, что ты зачат от моего семени. Я склоняюсь к мысли, сынок, что произвел на свет тебя сам дьявол. И вовсе не в том дело, что в Любани ни один смертный мужчина не мог иметь доступа к твоей матери, я слишком хорошо знаю как женские монастыри, так и темперамент твоей чувственной мамочки, даю голову на отсечение, что не один ксендз насадил ее там на дротик. Однако твой характер выдает, чьих рук дело твое появление на свет.
– Продолжай, папочка, продолжай. Пусть тебе станет легче.
– Получается, – продолжал епископ, забавляясь ножкой чаши и выражением лица Стенолаза, – что ты сын дьявола и развратной еврейки. Ну, чисто тебе антихрист, герой моих последних пропагандистских постил. Эвантас, Латейнос или какой-то Какос или Какас, забыл. Налей мне вина. Распугал прислугу, так что сам прислужи. И говори, что у тебя ко мне. Что надо?
– Ничего. Заскочил засвидетельствовать почтение. Спросить о здоровье, ведь сыну пристало интересоваться здоровьем родителя. Я хотел, как хороший сын, спросить, может, отцу чего надо? Может, нуждается отец в какой-то сыновей услуге? Или прислуге?
– Не время для твоей заботы. Ты был мне нужен месяц тому. Воистину жаль, что не было тебя под рукой. Жаль и для тебя, как мне кажется. Рейневан из Белявы объявился во Вроцлаве. А у тебя когда-то к нему было какое-то странное дело.
Лицо Стенолаза изменилось незначительно. Настолько незначительно, что на это не обратил бы внимание никто, кто Стенолаза не знал. Епископ Стенолаза знал.
– Через месяц после того, как я его предал анафеме, – продолжал он. – Через два месяца после Велислава, где он тебя одолел и унизил, этот негодяй осмеливается показать свою еретическую морду в моем городе. Мало того, ему удается сбежать. Одни дураки у меня на службе, черт возьми, дураки и недотепы.
– Что он делал во Вроцлаве? – сквозь стиснутые зубы спросил Стенолаз. – Что здесь искал? Он был сам или с товарищами? Кто и как его раскрыл? Каким чудом он убежал? Подробности, епископ, подробности.
– Мне не важны подробности, – фыркнул Конрад. – Мне важен результат, а вот результатов-то нету никаких. О деталях я не спрашивал, и так бы мне соврали, желая скрыть свою несостоятельность. Расспроси Кучеру фон Гунта, может, из него что-то вытянешь. А сейчас иди. Ты появился не вовремя. Я жду гостя. Освальд фон Лагенройт, секретарь и советник Конрада фон Дауна, архиепископа могунского, прибывает прямо из Волыни. Из Луцка.
– Я хотел бы остаться. Луцк и меня интересует. В какой-то мере.
– Оставайся, – согласился епископ после минуты раздумий. – На обычных условиях, ясное дело. То есть, в клетке.
Стенолаз улыбнулся. Улыбка, казалось, претерпела метаморфозу: раскрытый в стрекоте клюв птицы был тоже удивительно похож на улыбку. Птица взмахнула крыльями, моргнула черным глазом, подпорхнула к стоящей в углу палаты клетке, взъерошив перья, села на золотую жердь.
– Никаких взмахов крыльями, – предупредил епископ. – Никакого карканья в несоответствующие моменты. Впустить!
– Ясновельможный господин, – огласил слуга, – Освальд фон Лангенройт.
– Пригласить! Приветствую, приветствую.
– Ваша епископская милость! – Освальд фон Лангенройт, пожилой, высокий, аскетично худой и богато одетый мужчина, почтительно наклонился. – Ваша милость как всегда выглядит молодым, здоровым и полным сил. Что производит такой вид? Уж не чары ли?
– Труд и молитва, – ответил Конрад. – Набожность и воздержание. Садитесь, садитесь, любезный господин Лангенройт. Отведайте аликанте, привезенного из Арагонии. А сейчас осетра подадут. Извините, что так скромно. Пост как никак.
В окно ударил порыв ветра. Теплый и весенний.
– Говорите же, говорите, – кивнул епископ, сплетая пальцы. – Меня интересуют вести из далекой Волыни. Был тут недавно его преподобие папский легат Андреа де Палацио. Так же, как и вы, собственно, возвращался из Луцка, но слушочками меня порадовать не удосужился, страшно домой поспешал… А мину кислую имел, ох и кислую… Да, кстати, знаете, как чехи назвали тот Луцк? Съездом трех старцев.
– Эти три старца управляют половиной Европы, – жестко заметил Освальд фон Лангенройт. – А вторую половину защищают от вторжения турков. Самый старший и наиболее трухлявый из старцев имеет двоих сыновей, гарантирующих продолжение основанной старцем династии.
– Знаю. А самый младший из старцев – наш король. А скоро, Боже помоги, станет императором. Имеет для этого все основания. Особенно после того, что я слышал про Луцк.
– И вас удивляет кислая мина легата? – поднял брови Лангенройт. – Андреа де Палацио повез в Польшу тайную папскую буллу. Его благочестие Мартин V призывает в ней и поощряет короля Владислава и князя Витольда ко святому делу и набожному труду, каким будет крестовый поход на Чехию. Во имя Бога, цитирую, милосердия и доброты души наместник Петра призывает короля Польши и великого князя Литвы, чтобы пошли на чехов, чтобы их обращать, истреблять и положить конец их еретическим помоям. Именем Апостольской Столицы папа разрешает экстерминацию[97] вероотступников согласно предписаниям святых законов Церкви. Конец цитаты. А что произошло в Луцке? Папские мечты о крестовом походе развеялись, как дым. Ведь что сделал в Луцке наш дорогой король, тот самый Сигизмунд Люксембургский, которого вы рады видеть императором? Даровал Витольду корону. Корону! Королем Литвы его делает.
– Мудро делает.
– Непонятная это разновидность мудрости. Римский король, впрочем, уже во второй раз такую мудрость проявляет. В 1420 году, вынося вроцлавский приговор, он разгневал Витольда, благодаря чему мы имеем теперь в Чехии Корыбута и его польский отряд. Теперь для разнообразия Сигизмунд сердит Ягеллу, даруя Витольду корону и отрывая Литву от Польши. Разъяренный Ягелло мало того, что бросит всякие планы крестового похода на чехов, он союз с гуситами готов заключить. И это вы считаете политической мудростью, почтенный епископ? Привести к альянсу Польшу и Чехию? Хотите с вашим королем Сигизмундом иметь против себя армию, в которой на стороне победителей под Усти и Таховом будут биться победители под Грюнвальдом? Прошлой весной Прокоп стоял под стенами Вроцлава. Благодаря политике короля Сигизмунда будущей весной тут может стоять союзническая чешскопольская армия. Вы даже оглянуться не успеете, как в вашем соборе будут причащаться
