– Скажи.
– Ягеллоны тоже поднимаются. Королевичу Владиславу пять годочков. Анусе, моей самой младшей, тоже пять.
– Шутки шутить вздумал, – нахмурил брови епископ, – или спятил. С чем ты вздумал пястовскую кровь мешать?
– Я вздумал пястовскую кровь на польский трон вернуть, – выпрямился Кантнер. – На Вавель! А тебя ненависть ослепляет. Ты изменений не замечаешь.
– К чему ты клонишь, брат? Вижу ведь, что клонишь.
– Прими… – Кантнер запнулся. – Прими посла. Поступай, как знаешь, ты в Силезии наместник. Но прими. Выслушай.
– Бранденбург? – криво ухмыльнулся еписком. – Или поляки?
– Посланник Збышка Олесницкого, епископа краковского. Встретились по дороге. Поговорили… О том, о сём…
– Ну да. Кто такой?
– Анджей из Бнина.
– Не знаю, – сказал епископ. – Но пока дело до аудиенции дойдет, ручаюсь, буду знать о нем всё.
Анджею из Бнина не было еще тридцати лет, он был видным мужчиной, черноволосым и смуглым. Магистр Краковской Академии, королевский секретарь, победзиский пресвитер, ленчинский и познаньский каноник – он делал в Польше стремительную карьеру в духовной иерархии. Амбициозный, даже чуть сверх меры, он метил в епископы, не ниже.[167] По слухам, пользовался большим доверием Олесницкого. А это удавалось не каждому.
– Збигнев Олесницкий, епископ краковский, – продолжал он спокойно, – это самый усердный
– Для меня не новость, – кивнул головой Конрад, епископ Вроцлава, – что Збышко Олесницкий видит и понимает угрозу ереси.
Это не ново и совсем не удивительно. Збышко в кардиналы готовится, а как же будущему кардиналу закрывать глаза на ересь? Как же ему еретикам спуску давать? Как же не понимать, что то, что творится в Чехии, для нас в тысячу раз важнее, чем Заморье, [168] Иерусалим, Гроб Господень и другие выдумки? Это верно, что гуситская зараза не за морем, а здесь, у нас. Верно и то, что спасти нас может только
– Это ваши слова, достойный епископ? – чуть поднял брови Анджей из Бнина. – Потому что мне кажется, будто я слышу вашего короля Сигизмунда Люксембургского. Он в ту же дудку дует. Почему поляки не двинут на Чехию, где польская вера, где польские хоругви, ля-ля-ля. Где польские хоругви, спрашиваете? Стерегут границы Великопольши, Куяв, Добжинской земли. От крестоносцев, которые только и ждут, что польское войско пойдет на Чехию, чтобы накинуться на Польшу с огнем и мечом. С благословения вашего Люксембуржца. Збышко Олесницкий, епископ краковский – добрый католик и враг ереси. Но прежде всего он поляк.
– Мои предки, – надул щеки Конрад, – Пяст Колесник и Репиха. Прадед – Храбрый. Деды – Кривоустый, Плутоногий, Бородатый. Но отцы мои, когда пришло время подумать о будущем, знали, что выбрать. Они выбрали Священную Римскую Империю Немецкого Народа. Выбрали Европу. Выбрали развитие и прогресс. Збышко Олесницкий считает себя поляком, а прислуживает Ягелле. Неофиту, скрытому язычнику, отец которого приносил литовским дьяволам человеческие жертвы. Как поляк Збышко должен понимать, что будущее Польши – не Литва, не Русь, не дикий восток, но Европа. Священная Римская Империя Немецкого Народа. Передайте Збышку мои слова, пан Бниньский.
– Передам. Но сомневаюсь, чтобы он слушал. Епископ краковский несколько иначе понимает польскость. Немного иначе он видит немцев и их империю. Он позволяет себе, извините за смелые слова, сильно сомневаться в искренности немецких намерений. И имеет для этого основания.
– Так чего же, – епископ поднялся в кресле, – Збышко от меня хочет? А? Какого черта он прислал тебя, пан Лодзя. Ищет помощи? Нуждается в союзнике? Против Витольда, мечтающего о короне? А может, против Свидригайлы, который всё выше поднимает голову?
– А разве, – улыбнулся Анджей из Бнина, – союз является уж настолько плохой вещью, чтобы говорить о нем с таким ехидством? Особенно здесь, в Силезии? Разве не пригодился бы вам союз год тому, в 1428, когда чехи превращали Силезию в пепел? Разве не пригодилась бы вам вооруженная помощь? Не считаете ли вы, что она может пригодиться, когда нахлынет на вас следующий гуситский рейд? А ведь нахлынет, не сегодня, так завтра. Чехи придут. Дожгут то, чего еще не сожгли, разграбят то, чего еще не разграбили. Кто станет против них? Один силезский князь убит, остальные перепуганы. Рыцарство деморализовано. Союзники разбежались, на наемников не хватает денег. Люксембуржец на выручку не придет. Подумайте, епископ Конрад, наместник Силезии: не пригодилась ли бы в трудную минуту помощь? Помощь, то есть… Интервенция?
Вроцлавский епископ долго молчал.
– Я понял, – наконец сказал он протяжно. – Дошло до меня, о чем вы речь ведете. Разгадана головоломка. Интервенция. Польское войско в Силезии. Крестовый поход на Чехию – нет. Ну, а на Силезию – пожалуйста. Не дождетесь. Передайте это Збышку, пан Бниньский. Не дождетесь.
Анджей из Бнина молчал, не опуская взгляда. Конрад также не опускал взгляд.
– Польские фантазии, – сказал он наконец. – Польские фантазии о Силезии. Прогуситы, антигуситы, католики, православные, все вам Силезия снова польской грезится. Всё бы Силезию к Польской Короне присоединяли. Не поймете, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Вы сами лишились Силезии, не будет уже Силезия польской никогда. И вы это знаете. Но всё грезите, фантазируете. Только и ждете, чтоб у меня Силезию силой отнять!
– И что мы, по-вашему, ждем? – Анджей из Бнина улыбнулся достаточно надменно. – То, что осталось после 1428? Ваши руины? Двадцать пять выжженных городов, сотни поселений в пепелищах, выжженные поля, на которых еще десятилетиями ничего не родится? Силой, говорите, собираемся у вас Силезию отнять? А на кой нам сила? Силезские князья наперегонки под польскую протекцию лезут. Болько Волошек с Опольщиной первый, за ним Цешин, Глогув, Освенцим. А после следующего гуситского рейда присоединятся и остальные. Может, и все?
– Ох, вы и самоуверенны, – скрежетал зубами Конрад. – Польские спесивцы. Воистину это ваша польская особенность: чванство и полнейшее отсутствие умения предвидеть.
