какое-то преступление?
— Или они спекулировали рубинами, — вставила Шень-Шень.
— Тогда где деньги? — возразила Мила. — У нашей Эльфабы и двух монет не найдется, чтобы позвенеть.
— Может, это какой-то религиозный обет? Сознательная бедность? — предположила Фэнни, и подружки прыснули от смеха.
В столовую вошла Эльфаба, и смех перешел в хохот. Эльфаба даже не оглянулась, зато другие студентки кидали на четверку любопытствующие взгляды, завидуя беззаботному веселью.
К учебе Галинда привыкала с трудом. Ей-то казалось, что прием в университет был признанием ее гениальности, что она осчастливит храм науки своей красотой и периодическими остроумными высказываниями. Видимо, нехотя признавалась себе впоследствии Галинда, она собиралась быть живой статуей, предметом искусства, объектом поклонения. Вот, мол, богиня ума и очарования, молитесь на нее, восхищайтесь. Разве не прелесть?
Галинда не задумывалась тогда, что в жизни еще есть чему учиться. Образование, в представлении новоприбывших девушек, не имело ничего общего с мадам Кашмери или болтливыми Зверями на трибунах и кафедрах. Вместо рассуждений, изречений и поучений студенткам хотелось развлекаться. Им был нужен сам Шиз и бурлящая в нем жизнь.
Университетский городок полыхал осенними красками. Под крышами домов развевались разноцветные флажки, символизируя студенческое братство. Опекунши организовывали для студенток экскурсии по городу (к которым, по счастью, никогда не присоединялась Эльфаба). Во время экскурсий непременно заходили в кафе, за что девушки скоро начали называть себя «гулятельно-питательным обществом».
Галинда жадно изучала архитектуру Шиза. То здесь, то там, все больше в переулках и университетских двориках, еще попадались старые дома, покосившиеся и, точно немощные старухи, поддерживаемые с обеих сторон молодыми крепкими родственниками. Архитектурные эпохи сменяли друг друга с головокружительной быстротой: суровое Средневековье соседствовало здесь с причудливым Просвещением, пышным Возрождением, умеренным Классицизмом, помпезным Абсолютизмом и угловатым современным Индустриальным Модерном или, как называли его в газетах, «высококоробочным стилем», который насаждал Волшебник Изумрудного города.
Кроме величественных зданий, смотреть здесь было практически не на что. Только однажды, в день, который студентки Крейг-холла не скоро забудут, мальчишки-старшекурсники из Колледжа трех королев, что на другой стороне канала, напились на спор пива, позвали Белого Медведя со скрипкой и пустились на берегу в дикий пляс, раздевшись до подштанников и повязавшись университетскими шарфами. Они разошлись до того, что приволокли откуда-то старую, потрескавшуюся статую Лурлины, взгромоздили ее на трехногую табуретку и с языческим рвением стали выплясывать вокруг, а богиня со снисходительной улыбкой взирала сверху на пьяный разгул. Девушки и опекунши ахали в притворном ужасе, а сами завороженно смотрели на эту вакханалию, пока не набежали перепуганные старосты и не разогнали весельчаков. Непристойные пляски — это одно, но прилюдное поклонение Лурлине, пусть даже в шутку, граничило с инакомыслием, которое нынешний правитель не терпел.
Как-то воскресным вечером, когда опекунши ушли на встречу староверов, Галинда повздорила из-за каких-то пустяков с Фэнни и Шень-Шень и, сославшись на головную боль, удалилась к себе. Эльфаба, завернувшись в коричневое одеяло, по своему обыкновению сидела на кровати и читала. Ее волосы спадали почти до самой книги, скрывая лицо. Прямо как платки у дикарок из народа винков на западе страны: Галинда видела их рисунки в учебнике антропологии.
— А ты неплохо устроилась, — впервые за три месяца обратилась Галинда к своей соседке.
— Наверное, — не отрываясь от книги, согласилась та.
— Яне очень помешаю, если посижу здесь у камина?
— Если прямо там, то будешь загораживать мне свет.
— Ах, извини, — сказала Галинда и отодвинулась. — Конечно, как можно читать, когда загораживают свет?
Эльфаба уже вернулась к книге и ничего не ответила.
— И о чем ты постоянно читаешь в этой книге? — не выдержала Галинда.
Эльфаба ответила не сразу. Она возвращалась к окружающему миру медленно, словно выныривала из глубокого пруда.
— Я читаю разные книги. В этой — речи отцов унионистекой церкви.
— Господи, да кто в здравом уме захочет такое читать?
— Не знаю. Я даже не знаю, хочу ли я их читать. Просто читаю — и все.
— Но зачем? Зачем, ваша невменяемость? Чего ради? Эльфаба подняла глаза на Галинду и улыбнулась.
— «Ваша невменяемость», значит? А что, мне нравится.
Галинда, ожидавшая совсем другого, беспомощно улыбнулась в ответ. За окном хлынул дождь. Порыв ветра сорвал щеколду и распахнул окно. Галинда бросилась его закрывать, а Эльфаба спрыгнула с кровати и отбежала в дальний угол комнаты, подальше от капель дождя.
— Дай-ка мой ремень от сумки, — попросила Галинда. — Я пока привяжу раму, а завтра попросим починить. Он на полке в шкафу. Да-да, за шляпными коробками.
Стоило Эльфабе достать ремень, как коробки высыпались из шкафа, и три яркие шляпы покатились по полу. Пока Галинда возилась с окном, Эльфаба убирала шляпы назад.
— Подожди, не убирай эту, — воскликнула Галинда. — Примерь.
— Ой, лучше не надо. — Эльфаба потянулась за коробкой.
— Да нет же, примерь, я прошу. Ну, смеха ради. Я еще не видела тебя ни в чем красивом.
— Я не ношу дорогих вещей.
— Брось, глупости! Надень хоть ненадолго. Тебя никто не увидит.
Эльфаба нерешительно обернулась и внимательно посмотрела на Галинду, которая все еще стояла на стуле у окна. Ее зеленое лицо над белой, не украшенной даже кружевами сорочкой почти светилось, прямые роскошные волосы спадали туда, где обозначилась бы грудь, не будь рубашка такой мешковатой. Что-то диковинное было в Эльфабе, звериное или Звериное. Она ждала, как ребенок в предвкушении первых сладких снов, которых ему всегда желали, но которых он никогда не видел, ждала недоверчиво, прислушиваясь к себе.
— Ах, да надень же ты ее наконец! — не выдержала Галинда. Эльфаба уступила ее напору. Шляпка, о которой шел спор, была прелестным творением лучших модисток с Пертских холмов с оранжевой ленточкой и желтой вуалью, которую можно было опускать на разную длину. Она принадлежала к тем подчеркнуто женственным вещицам, которые мальчишки напяливают на себя, когда изображают девчонок. На другой голове она смотрелась бы нелепо, и Галинда готовилась уже прикусить губу, чтобы не захохотать, но на Эльфабе — ах! — на ее зеленой точно стебель голове шляпка расцвела редкостным цветком.
— Ничего себе! — воскликнула Галинда. — Даты красавица!
— Грешно обманывать. У нас есть зеркало?
— Конечно. В ванной на этаже.
— Только не там… Еще увидят.
— Ну, тогда встань так, чтобы не загораживать огонь от камина, и посмотрись в оконное стекло.
Обе девушки стали всматриваться в отражение, за которым бушевал дождь. Вдруг из тьмы возник разлапистый кленовый лист, похожий на тупоконечную звезду, и прилип к отражению Эльфабы — туда, где сердце.
— Удивительно, — призналась Галинда. — В тебе, оказывается, есть странная, необычная красота. Я и не подозревала.
— Сюрприз, — отозвалась Эльфаба и спохватилась, залилась стыдливым румянцем. — В смысле, для меня сюрприз. А так — какая это красота?
— Действительно, разве я в ней что-нибудь понимаю? — с притворной скромностью сказала
