обложила наши земли налогом более высоким, чем когда-либо было в наших традициях, и выкидывает целое состояние на поганых и грязных крестьян, она посылает к нам каждый месяц судей выслушивать жалобы со всех поместий, а теперь она будет назначать попов в наши земли, и у нас нет никакой причины? Она лишает нас наших законных прав в пределах наших же собственных доменов, а потом, венчая все это, оскорбляет нас же в лицо, выслушивая петиции одуревших нищих, допрежь склонить ухо к нашим!
Медичи нагнулся послушать тощего субъекта рядом с собой, потом выпрямился, слегка улыбаясь, и произнес:
— И разве существовал когда-нибудь обычай, чтобы монарх принимал петиции от своих крестьян в собственном Большом Зале?
— Никогда! — прохрипел Бурбон. — Но ныне наш благородный монарх ставит этот сброд впереди нас! И это, мой досточтимый герцог, только самые крупные из ее гнусностей и жестокостей, излитых на обычаи страны. И это пока она только дитя! Что она натворит, милорд, когда вырастет!
Он остановился перевести дух, затем мотнул головой и прокричал:
— Нет, дорогой дядя! Вы должны свергнуть ее!
— Да, — проговорил Медичи.
— Да, — провозгласили другие лорды.
— Да, — прокатилось, нарастая по всему залу, пока слово не вышло законченным, выкрикиваемое каждой глоткой снова и снова. — Да, да, да!
— А я говорю — нет! — проревел Логайр, поднимаясь во весь свой рост и во всю ширь, выглядя больше королем, чем герцогом.
Голос его стал только чуть спокойнее, падая словно колокольный набат.
— Она — сюзерен. Капризная — да, и горячая и своевольная, и норовистая. Но это же изъяны юности, ребенка, которого надо научить, что есть пределы его власти. Мы должны ныне показать ей те пределы, кои она преступила. Сие мы можем сделать, и ничего более. Наше дело не требует дальнейших действий.
— Женщина не может править мудро, — прошептал советник Медичи, и Медичи подхватил:
— Мой дорогой и добрый кузен, бог не создал женщину мудрой в делах правления.
— Да, дорогой дядя, — подал свою реплику Бурбон. — Почто она не дает нам короля? Пусть выходит замуж, если желает, чтобы этой страной хорошо управляли.
Род гадал, не был ли Бурбон разочарованным женихом. В нем было что-то неотчетливо развратное и совсем ничего романтического.
— Она правит по праву! — прогрохотал Логайр. — Она крови Плантагенетов, носивших корону сей страны с ее рождения. Как, дорогой племянник, ты столь легко забыл вассальную присягу, данную тобой славному имени?
— Династия разлагается! — прошептал блеснув глазами советник Бурбона.
— Да! — проревел Бурбон. — Кровь Плантагенетов стала жидкой и скисла, дорогой милорд.
«Ах, так, — подумал Род, — он больше не дядя…»
— Ослабела от ран, милорд! — напыщенно продолжил Бурбон. — Ослабела до того, что больше не смогла зачать для управления страной мужа, только женщину, отпрыска-девчонку с бабьими настроениями и прихотями! Род Плантагенетов иссяк и исчерпал себя, ныне нужна новая кровь для наших королей!
— Кровь Бурбонов? — поднял бровь в презрительной улыбке Логайр.
Лицо Бурбона побагровело, а глаза выпучились. Он начал было что-то плести, когда гладко вмешался голос Медичи.
— Нет, дорогой кузен, не кровь Бурбонов. Какую нам пожелать кровь для трона, кроме самой благородной на всем юге?
Логайр уставился на него, кровь отхлынула с его лица от шока и ужаса.
— Я не стану! — прошипел он.
— Да, милорд, мы это знаем, — гладко продолжал Медичи. — И все же нам нужна добрая кровь и человек добрый и решительный, человек молодой, дабы знал, что надо сделать и не колебался бы сделать сие.
Он повысил голос.
— Какой нам надобен король, кроме Ансельма, сына Логайра?
Голова Логайра дернулась, словно от пощечины. Он замер, лицо его побледнело до воскового цвета и приняло сероватый оттенок. Он потянулся за спину полупарализованной рукой, хватаясь за кресло — возраст тяжко упал на его плечи.
Он опустился на край кресла, тяжело опершись на подлокотник. Его рассеянный взгляд отыскал сына, а затем медленно прошелся из стороны в сторону.
— Злодеи, — прошептал он, — проклятые подлые злодеи! Так вы похитили у меня сына…
Подбородок Ансельма вызывающе вздернулся, но в глубине глаз затаились вина и страх.
— Нет, милорд, я был с ними с самого начала.
Пустой взгляд Логайра снова отыскал его.
— Но ты, даже ты… — Голос его усилился. — Ну да, ты, более, чем когда-нибудь, прежде всего ты!
Теперь вперед шагнул Дюрер, прочь от Логайра, чтобы занять свое место рядом с Ансельмом, его улыбка расширилась в победную ухмылку.
Глаза Логайра постепенно сфокусировались на нем. Их взгляды встретились и не отпускали друг друга.
По залу пробежал легкий шорох, когда советники вытянули шеи, чтобы лучше видеть.
— Нет, — прошептал Логайр, — это был ты…
Он медленно выпрямился, затем внимательно и не спеша посмотрел в глаза каждому Великому Лорду. Затем его взгляд вернулся обратно к Дюреру.
— Вы все одного мнения. — Его голос набрал силу, но это была сила горечи и презрения. — Обсуждение было прежде, не так ли? Ибо вы согласны: каждый из вас спорил со своей совестью и победил ее.
Голос его отвердел даже еще больше.
— Какая же оса пролетела между вас, чтобы нажалить ваши души до такого согласия?
Глаза Дюрера вспыхнули огнем, рот его открылся для того, чтобы огрызнуться, но Логайр оборвал его.
— Ты! Ты со звезды! Ты явился ко мне пять лет назад, и я, старый дурак, подумал: «Хорошо!», и тогда твои ублюдки, раболепные слуги, пробрались один за другим в наши дома, а я все еще радовался — бедный старый слабоумный дурак!
Он поднял взгляд, отыскав Ансельма.
— Ансельм, коего я некогда называл своим сыном, проснись и услышь! Берегись человека, что опробывает твое мясо, ибо он-то и может легче всего отравить его.
Род вдруг понял, чем кончится этот митинг: советники не могли рисковать оставить Логайра в живых — старик был все еще полон сил и мужества, все еще неукротим. Он просто-таки мог бы еще суметь добиться лояльности лордов. Шанс был слабым, но существовал, и Дюрер не мог позволить себе этого.
Ансельм распрямил плечи, лицо его стало маской мятежности. Он хлопнул рукой по плечу Дюрера, не замечая, что зубы этого человечишки так и заскрежетали, когда его челюсти с треском захлопнулись.
— Я доверяю этому человеку, — сказал он голосом, которому, возможно, предназначалось быть звенящим. — Он был со мной с самого начала, и я приветствую его мудрость — так же как буду приветствовать твою, если ты пойдешь с нами.
Логайр сузил глаза.
— Нет, — сплюнул он, — изыди лжесны и твой изменческий язык! Я скорей умру, чем присоединюсь к тебе!
— Ты получишь то, что предпочитаешь, — врезал Дюрер. — Назови способ своей смерти.
Ансельм уставился на Дюрера, потеряв дар речи, затем покраснел.
— Молчать, Дюрер! Он — дурак, да, и предатель страны, но он мой отец, и никто не тронет его!
Дюрер вскинул бровь.
— Вы приютите змею в своей постели, милорд? В любом случае, свершить это — желание всей знати, а не ваше лично. — Он повысил голос, крикнув: — Что скажете, лорды? Следует этому человеку умереть?
На миг в зале воцарилось молчание. Род положил руку на дверной рычаг, он должен вытащить Логайра
