бледными и дрожащими.
— Что ты имеешь в виду? — Голос его был глухим и угрожающим. Он поднял стиснутый дрожащий кулак.
Род, нахмурясь, посмотрел на него.
— Да ясно же, отшлепав ее. Надавав ей так сильно, чтобы ей пришлось стоять до следующего воскресенья. Как же еще этого добиться?
Кулак Туана медленно опустился, краска изобильно вернулась на его лицо.
— О, — произнес он и отвернулся. — То правда. То вполне справилось бы с сим.
— Именно так, или же дать ей погибнуть.
Туан кивнул, к нему возвращалась жизнь. Он повернулся к шатру королевы, помолчал с минуту, затем расправил плечи.
— Тогда я сделаю это. Прости меня, друг Гэллоуглас, ибо на минуту я подумал, что ты имел в виду… нечто иное.
Он сделал глубокий вдох и быстро зашагал к шатру.
Он остановился у входа, кивнул часовым, снова расправил плечи и промаршировал в шатер.
Род улыбнулся, позабавленный.
— Я-то думал, что это у меня на уме неприличные мысли!
Он тихо засмеялся и повернулся к костру ведьм и колдунов, размышляя, что годы, проведенные Туаном в Доме Хлодвига, научили его многому в жизни.
Из темноты материализовалась Гвендайлон. Она застенчиво улыбнулась.
— Что забавляет милорда?
Род ухмыльнулся, поднял ее на руки для поцелуя, длительного и теплого.
— Милорд! — мило покраснела она, приглаживая растрепавшиеся волосы.
Ночной бриз донес до них внезапные звуки шлепков, сопровождавшихся визгом и воплями.
Часовые у шатра вскинулись, затем метнулись к шатру. Один хотел уже было откинуть полог, но второй схватил его за руку и крикнул:
— Вашему Величеству потребна помощь?
— Не входить, — провизжал полный муки голос. — Под страхом смерти не входить!
Караульные обменялись озадаченными взглядами, затем пожали плечами и вернулись на свои места, хотя и не без нескольких нервозных взглядов через плечо.
Визги сделались более приглушенными, потом перешли в рыдания. Звуки шлепков прекратились.
Затем стало тихо.
Род посмотрел на Гвен.
— Чему ты улыбаешься?
Она глянула на него уголком глаза.
— Я говорила тебе, милорд, что могу слышать все мысли, кроме твоих.
— Вот как?
— Да. А в этот миг в том шатре самые хорошие мысли.
Огни в шатре погасли.
Гвендайлон хихикнула и отвернулась.
— Идем, милорд. Было бы неподобающим слушать дальше. Идем. Этой ночью ты должен лечь пораньше.
— Проснись, Род Гэллоуглас!
Что-то трясло его за плечо.
Род заворчал и с трудом открыл глаза.
— Что, черт возьми, ты, по-твоему…
Он остановился, когда увидел выражение лица Брома.
— Да, — пробурчал Бром. — А теперь облачайся и идем со мной.
— Я не сплю голым в ночь перед боем, — проворчал Род и поднялся очень осторожно, чтобы не потревожить Гвендайлон.
Его лицо на миг смягчилось, когда он посмотрел на нее. Он коснулся губами ее щеки. Она пошевелилась, забормотала во сне и перевернулась.
Затем он поднялся, и лицо его посуровело.
Бром уже шагал прочь сквозь холодный предрассветный туман, становившийся все более редким.
— Ладно, что случилось? — проворчал Род, догнав Брома.
— Нет, помолчи! — отрезал Бром и хранил молчание, пока они не поднялись по склону далеко над шатрами.
Затем он рывком повернулся к Роду и резко бросил:
— А теперь скажи мне! Ты любишь ее?
Лицо Рода опустело.
— Ты разбудил меня только для того, чтобы спросить об этом?
— Это достаточно важно для меня, — огрызнулся Бром. — Ты любишь ее?
Род сложил руки на груди, оперевшись на одну ногу и слегка выставив другую.
— А какое тебе все-таки дело до этого, черт возьми? Какое ты имеешь право знать мою душу?
Бром отвел взгляд, лицо его искажалось эмоциями, и когда он заговорил, казалось, что слова из него вытягивали клещами.
— Она моя дочь, Род Гэллоуглас.
Он взглянул на ошеломленное лицо Рода, и в глазах его появился сардонический блеск.
— Да. Ты едва ли можешь поверить этому, не так ли?
Он отвернулся, глядя на долину, голос его смягчился от воспоминаний и дум.
— Она была всего лишь служанкой в королевских покоях, Род Гэллоуглас — и все же я любил ее. Она была маленькая, едва ли в половину роста иной женщины, и все же на голову выше меня. И смертная, чересчур смертная.
И она была прекрасной, ах, какой прекрасной. И хотя это может показаться странным, сильно желанной мужами двора. И все-таки, — голос Брома принял тон удивления и благоговения, — она любила меня. Одна она из всех живших женщин, эльфов и смертных, видела во мне не карлика, эльфа или князя, но только мужчину.
И желала меня…
И любила меня…
Он оборвал себя и с удивлением покачал головой.
Он вздохнул.
— Я любил ее, Род Гэллоуглас, я любил одну только ее и зачал ей ребенка.
Лицо его потемнело, он сцепил руки за спиной и уставился в землю.
— Когда она оказалась в тягости — время ее быстро близилось, скоро ее разнесло бы так, что узнали бы все и затравили бы ее жестокими шутками, хотя мы были обвенчаны, — я отправил ее в дикий лес к моему народу, и там-то с помощью повивальных бабок в лице эльфов и лепреконов[30] она родила прекрасное, смеющееся, частично эльфовское дитя.
Глаза его увлажнились, он поднял голову, глядя сквозь Рода.
— Она умерла. Когда ее дочери исполнилось всего два года, она умерла от простуды. И мы похоронили ее там, под деревом в лесу, и каждый год я прихожу туда…
Глаза его снова сфокусировались на Роде.
— Но у меня все же осталось дитя. — Он беспокойно отвернулся. — И все же, что мне следовало сделать? Вырастить ее рядом со мной и позволить ей знать, что ее отец исковерканное существо и мишень скверных шуток? Вырастить ее стыдящейся меня? Поэтому она выросла в лесу, зная могилу своей матери и эльфов, но никогда — отца.
Род начал было протестовать, но Бром взмахом руки велел ему молчать.
— Молчи! Так было лучше!
Он медленно повернулся со смертью в глазах.
— И по-прежнему лучше. Если она когда-нибудь узнает об этом от тебя, Род Гэллоуглас, я с корнем
