— Ах ты, сатанёнок! — кричал одноглазый Бенито и больно дёргал за ухо. — Будешь мне ещё товар портить, щенок этакий…
Потом пригляделся к рисунку, захохотал.
— Вылитый Питер. Три дюжины чертей, это же тёпленький Питер, который будет спать сегодня под первым попавшимся забором.
Одноглазый Бенито дал ему подзатыльник, а бочку укрепил возле вывески своей пивной… Мигель даже вздохнул от воспоминаний. С тех пор не было такой женщины, чтобы при случае тоже не обозвала его выродком или сатанёнком. Можно подумать, что их мужья раньше никогда и не заглядывали к одноглазому Бенито. А кто тогда, спрашивается, всегда там пьянствовал и орал?
Мигель и не заметил, как подкрались сумерки. Стала одолевать зевота. Он тихонько пробрался наверх, в свою комнатушку-келию. Укрыв плечи старым пледом, мальчик припал к окошку, которое выходило к обрыву над морем, долго слушал голоса волн. Слушал, пока его не сморил сон.
Хмурые скалы террасами сбегают к морю. А оно голубеет до самого горизонта, всюду, пока видит глаз, и Мигелю вновь кажется, будто где-то там, далеко-далеко, спешит к нему сказочный корабль. Мальчик долго всматривается в даль: не мелькнут ли там паруса? Потом берёт старую карту, увлечённо чёркает угольком на её обратной стороне… Вот чёрный блестящий жук ползёт по стебельку. Тот раскачивается, и жук, замирая от собственной храбрости, ловит лапками воздух, балансирует над высокой травой. В конце концов падает, сердито гудит, готовясь взлететь. Мигеля это забавляет. Затаив дыхание, он ловит миг взлёта. Руки его перемазаны сажей да и лицо уже как у настоящего чертёнка.
Вдруг на плечо Мигеля легла чья-то рука, и мальчик испуганно отпрянул. Возле него стоял красиво одетый молодой мужчина. Он улыбался — приветливо и чуть-чуть удивлённо.
— Ты всё это сам нарисовал, мальчик?
Мигель съёжился, ожидая пинка.
— Ты же маленькое чудо, мальчик, — удивлённо покачал головой незнакомец. Он долго и пристально рассматривал фантазии Мигеля. — Тебе кто-нибудь говорил, что ты — чудо?
Заворожённый блеском его камзола, щедро украшенного драгоценными камнями, его улыбкой и добротой, Мигель совсем растерялся. Ещё никто и никогда не говорил с ним так мягко и просто, будто с равным.
Ветер с моря набирал силу, гнал табуны туч.
— Ты сейчас рисуешь, как можешь, — продолжал незнакомец. — А когда вырастешь и поедешь в город, то обязательно станешь там большим художником. Я постараюсь помочь тебе в этом… Мир ещё когда-то вскрикнет, увидев твои рисунки. Вспомнишь тогда слова дона Рамиреса…
Он ещё долго рассказывал о больших городах, где есть школы художников и собрания картин. О богачах, которые за большие деньги скупают полотна. О королях и аристократах, так любящих заказывать свои портреты, о картинах, написанных талантливыми мастерами, чьи работы известны всему миру.
Всё вокруг потеряло цвет, стало ещё более хмурым. Дон Рамирес обеспокоенно взглянул на небо, заспешил. Оглянувшись на Мигеля, он весело крикнул:
— Приходи-ка завтра сюда, мальчик. Я тебе кое-что подарю…
Нахмурилось небо, притаились скалы. Потом в кустах тревожно завозился ветер, и первые капли дождя обожгли лицо. В небе прокатился гром. Дождь ударил густо и сильно: залопотал, загудел, будто шмель. Мигель даже не обратил на это внимания. В памяти опять, словно удивительная музыка, всплывали слова дона Рамиреса.
Каждое дерево казалось ему теперь прекрасной натурщицей. Каждое дерево просило вечной жизни на полотне. Мигель осмотрелся. Вот это похоже на голову старой женщины — растрёпанную и смешную. Рядом — дерево-костёр. Вон как извиваются языки зелёного пламени.
Мигель мазок за мазком кладёт на картон краски. Это дон Рамирес принёс ему краски, картон, кисти и две книги о мастерстве великих художников. Беда только, что Мигель не умеет читать. Зато рисунки можно разглядывать хоть целыми днями.
— Добрый дон, славный дон, — весело напевает мальчик. — Щедрый, добрый, славный дон…
— Отец зовёт. Беги скорей, — это голос кухарки, Улыбка тотчас погасла. И горб будто сразу подрос. Мигель спрятал свои сокровища в котомку, бегом заспешил к замку. Сам спешит, а ноги словно травой стреножены — так не хочется идти.
— Где тебя черти носят? — хрипит Горгони. Он сидит на борту парусника, дымит короткой трубкой.
— Смотайся к одноглазому Бенито. Он там приготовил несколько бутылочек. Разобьёшь — смотри, — цепкие пальцы отца вонзаются в плечо, — побью, как пса. Вернёшься — и к кухарке. У неё много работы, гости сегодня…
…Скалит зубы головешек камин. В зале душно. Остро несёт чесноком, которым сдабривали мясо. Мигель едва успевает подавать вино. Неприметный и безмолвный, будто тень.
— Деньги можно вперёд считать, — весело ревёт Горгони и тычет в рыжего шкипера бараньей костью. — Выкуп — это благородные деньги. Чистые деньги.
— А вдруг родственнички пожалеют золота? А вдруг? — встревоженно переспрашивает Смит. Красное вино из его кружки проливается на рубаху, но он не замечает этого.
— Тогда мы не пожалеем верёвки на его шею, — захохотал Горгони.
Шкипер пьяно затянул:
— Рому! Рому! — заорали гости. Кто-то выстрелил в потолок.
Скользкими от плесени ступенями Мигель поднялся к себе. Зажёг свечу. Затем перевёл взгляд на стену, где висела его первая картина. Мигелю было поначалу грустно, и он изобразил хмурые скалы, которые, казалось, сливались с каменьями стен его каморки. Но от вида их на душе стало ещё тяжелей, и мальчик двумя решительными мазками разломал скалы. Там, в проёме, первозданно заголубело небо. И выросли цветы. И луга приняли эти цветы — невиданной красоты луга. Мигель в воображений долго гулял по ним, а затем в сердце вновь проснулись разные тайные желания. Он взял краски и нарисовал у горизонта город из солнечных лучей. Тот сказочный город, который уже раз привиделся ему…
«Выкуп — это благородные деньги», — вдруг припомнились слова отца. Значит, они кого-то схватили. И держат… Постой! А почему кухарка каждое утро ходит в левую башню?
Мигель выскользнул из комнаты… Голоса в каминном зале поутихли — ещё два-три часа и утро… Карниз башни в некоторых местах осыпается кирпичной трухой. Неосторожный шаг — и загремишь вниз. Мальчик прижимается всем телом к старой кладке, медленно продвигается к решётчатому окошку. Вот оно. Внутри темно. В углу должен быть топчан. Кажется, там кто-то лежит. У Мигеля по спине поползли мурашки.
— Кто тут? — пугаясь собственного голоса, шепчет он. — Есть кто тут?
Узник вскочил, всматривается в окошко, залитое лунным светом.
— Неужели Мигель? — дон Рамирес радостна засмеялся. — Маленькое чудо! Как ты забрался на башню?..
— Дон Рамирес, — слова мальчика журчат сквозь решётку, будто ручеёк. — Я сейчас. Я спасу вас…
Горгони спал с полуоткрытыми глазами, от его храпа дрожало низкое пламя камина. Гостей сморило ещё раньше — они лежали где придётся, каждый там, где его одолел хмель.
Мигель тихонько прокрался к отцу. Господи, что будет, если он вдруг проснётся? Мальчика бил нервный озноб. Он осторожно засунул руку в карман Горгони. Вот они, ключи. Затаил дыхание, потянул к себе тяжёлую связку. Потом боком, боком к двери. Быстрее! И только во дворе перевёл дыхание.
